Марина Воробьева - Авиамодельный кружок при школе № 6 (сборник)

Это сказание о Мегере. Последней из первобытных дочерей. История, которую стоило бы оставить на месте, но для этого надо было никогда не предавать Парцифаля. Чудовища не прощают измен и никогда не наносят удар милосердия. Юлии слишком хотелось оставить что-то только своим, навсегда-навсегда, она продает Парцифаль ценой проявления этого сказания в публичное пространство. Мегера, самая страшная из фурий. Та, которая изображена со змеями в волосах, и в жилах которой ночной кошмар. И Юлии четырнадцать лет. Пионерский лагерь, красный галстук, тот самый год, когда проститутки берут на клык у ее отца, то самое жаркое лето, которое мать Юлии обрушивает на саму себя каждой тревожной ночью; лето, которое заставило многих женщин стать навеки сухими. Мегера, рожденная из крови оскопленного хаоса. С красным галстуком на перерезанной шее. Великий знак женского отмщения и одновременно беспрепятственного насилия над женщинами.

Лагерь, крохотное озеро в центре, несколько блоков – два для мальчиков и три для девочек, лестница взбирается по холму, и на холме, словно Парцифаль, столовая. Каждый день надо подняться по этой лестнице, а затем спуститься. Ноги устают. А еще есть домик-развлеки-себя-сам. Там учат делать зайчиков из цветной бумаги, и есть зал, где в конце смены показывают спектакль. Юлю тошнит от всего этого. Она уже хочет быть Юлией и жить где-нибудь в Бельгии, она рождена для этого. Это не смешно – многие чувствуют свое предназначение даже в четырнадцать. Но она помещена в комнату с еще четырьмя девочками. Две из них уже женщины. А еще есть вожатая. Она разбитная, охотная на клык и все остальное. Это не блядство, это такой крой: соль земли, душа нараспашку, оружие массового поражения; еби кто хочет – не жалко. Вожатую вроде зовут Настя, а еще есть девочка Маша. Три остальные – Катя, Даша и Ваня (Иванна). Но гнобят не Иванну, что было бы очень понятно, а Машу. Маша странная девочка. Она изъясняется как-то иначе. Юля, с одной стороны, тянется к ней, потому что тоже не такая, как все. Но с другой – это какая-то ревность, и совсем не хочется, чтобы другие думали о тебе, как о чем-то похожем на Машу. Гнобят не так, как сегодня. Это лайтовый вариант. Юля – взрослая Юлия, Маноло Бланики и настоящие ночи в настоящем Ритц-Карлтоне – читала Масодова, и все было совсем не так. Отпиздили Машу всего два раза, и то за дело и с молчаливого разрешения Насти. Это за то, что Настю все любили, а Маша сказала, что она прости-господи. Все хотели дружить с Настей, ведь тогда можно голой плескаться в озере и все такое. И, может, Настя расскажет, как Петя играл на ее губной гармошке. Всякое может случиться в летнюю ночь. А еще Маша должна играть Шамаханскую царицу, и это ужасно. Юля хочет играть Шамаханскую царицу. И другие девочки хотят, чтобы Юля играла, потому что Юля классная. Но Машу утвердила Валерия Павловна, а Юля ее заменит, если грипп или еще какая-нибудь смерть.

Дети умерших не спят, даже если кажется обратное; они просыпаются сквозь каждое твое действие, в каждом твоем шорохе их чешуйчатые движения; они рождаются из малейших случайностей и несостыковок реальности. Тогда – их пробудила Настя. Она пришла ночью пьяная, чтобы сказать «спокойной ночи, девочки» и, как обычно бывает, рассказать страшную историю. Он приходит из ночной глубины, из неведомой складки, зажима реальности, на ночной дороге, и когда он идет, кричит ночная птица. Слышен шелест его одежд и почему-то скрежет железа. Он стучит в первый попавшийся дом и протягивает руку, и когда руку выхватывает свет, видно, что это не рука, а то, что как бы под рукой, ведь мы знаем, что руки обтянуты кожей, все наше тело обтянуто кожей, и это делает нас людьми – кожей мы привлекаем других, меж ее складок они впиваются, эти другие, в наши тела – а там нет кожи, под ноль содранные эпителии. Может быть, он рожден фуриями, может быть – это отбившийся щенок из своры Гекаты. Он просит два килограмма мяса. Ровно столько, сколько поместится в руку. Духи древности не знают жадности. Все, что обхватят пальцы. Каждую ночь – два килограмма мяса и не более того. Но если нет, он возьмет свое сам. Из детской колыбели, оторвав столько, сколько нужно от мясистого малыша. Половину или две пятых младенца. Больше нет смысла, остальное – оставь себе.

Он приходит с западной тьмой. Что происходит с мясом? Под грязной одеждой, в скоплении струпьев на его груди – стальная дверь сейфа, ободранная рука крутит замок, шесть влево, четыре вправо, щелчок, открывается потайное ящик, подлинная грудная клетка, вся в гнилой материи – свинина, говядина, конина и человечина; и он складывает, надеясь сохранить жаркую плоть, бережливый любовник, разжимающий свои внутренности и впускающий возлюбленного; но там, внутри, как во всех возлюбленных, происходит распад, и к следующей ночи новая жажда любви и сохранения гонит его по улице, обескровленный, обезображенный прокаженный без кожи, с ржавым сейфом в груди, шесть влево, четыре вправо, щелчок, два килограмма мяса.

Девочкам страшно. История Насти – это не советские черные тапочки, черные занавески, не мертвецы на колесиках, будто что-то инородное вышептывает всю эту правду опьяневшей девкой. Все знают, что это подлинная, настоящая правда жизни. Вечный скиталец плоти. Тайная история задолго до первого перевода Донны Тартт.

Юле особенно не по себе. Она хочет как-то обезопасить себя от вечного скитальца, он грозит отрезать ее от желанной любви, будущего в бенгальских огнях, она еще не знает, что происходит с ее родителями на другом конце вселенной, кто шпарит двух шлюх, а третья в уме, кто бьет ее мать и что чувствует старая женщина… Юля принимает душ, это общий душ для всех девочек, и всем страшно, но от горячей воды как бы становится чуть легче. А потом страх превращается в злобу, злоба многих становится действием, Машу «случайно» роняют виском на вентиль горячей воды. Кажется, такого не бывает. Может быть, и Юлия радостно выбрасывает это, прячет – шестая книжная полка четвертого шкафа на втором этаже Парцифаля – но сейчас, когда она смотрит, как борода в бороду, это вновь поднимается вверх, как галлюциногенный газ в дельфийском храме, и пророк откровенничает жестоко и черство. Внечеловечно.

Настя должна всех спасти. И ей единственной не страшно. Она приказывает, чтобы взялись за руки-ноги, и несли тело. Вначале думают выкинуть в озеро, но кто-то говорит, что всплывет. Нельзя кинуть и в крапиву у забора. Но есть кое-что еще. Юля знает, что в сцене есть небольшой люк в нижнее помещение, это своеобразный люфт, который раньше использовался для хранения реквизита, а сейчас просто мешается под ногами, когда танцует Шамаханская царица… никто не найдет тебя, никто не вспомнит твоего грустного имени, пыльная штольня под детскими танцами. Царица танцует страшный ритуальный танец рока, и фурии приходят на ее зов. Настя говорит, что Машу забрали родители, и почему-то все верят, а Шамаханская царица танцует, отстукивает по доскам, пляшет, и топот ее проникает в подземное царство, где возле костюма Петрушки лежит маленькая девочка с пробоиной в черепе. Вот и все, это сказание о Мегере. Последней из первобытных дочерей. История, которую стоило бы оставить на месте, но для этого надо было никогда не предавать Парцифаля, а предательство всегда возвращает правду на законное место.