Пожиратели призраков - Чэпмен Клэй Маклауд
– Амара…
«Это ты виновата, – говорю я себе. – Только ты».
– Мне так жаль…
Амара моргает. Ее взгляд осознанный, хотя все тело почти поломано. Не знаю, как она слышит меня, ведь ушные каналы забиты почвой, и все же она слышит. Обе мочки похожи на пчелиные соты, губчатые и желтые. Они тянутся ко мне.
Я кричу, когда падаю на пол. Отползаю назад, не в силах отвести взгляд от клумбы Амары, пока не натыкаюсь на ту, что стоит за мной.
«Она жива, – думаю я. – Амара все еще жива!» Она приехала сюда, чтобы вызволить меня из этого дома, и вот что с ней случилось. Это моя вина. Все я виновата. Если бы я только взяла ее за руку…
Что-то шевелится у меня за плечом.
Я поворачиваюсь лицом к краю третьей клумбы. Она была спрятана в дальнем углу подвала, прижатая к стене, где меньше света.
Аромат плесени и застарелого пота ударяет в нос. Здесь сильнее всего пахнет кефиром. Сама почва, судя по тому, что я вижу в темноте, превратилась во взрыв мицелия. Передо мной раскинулась целая колония грибов. И она движется.
Сайлас.
Вся его плоть покрыта грибными шляпки. Кожа рябит от маленьких головок. Белые пуговицы отходят от кончиков пальцев. Из трещин на теле, вокруг подмышек и паха, вылезают комочки пены. Желеобразные уши расходятся веером от его висков.
Это не он. Его даже нельзя узнать… И все же он. Конечно же он. Эта масса ветвящихся гиф когда-то была телом Сайласа. Он был здесь все это время. Я должна была посадить здесь его призрак, но Тобиас посадил его тело. «Совсем как семя, – говорил он нам. – Можно посадить призрака в любой пустой сосуд, позволив призраку расти».
Сайлас нашел гриб. Sarcophyllum, как назвал его Тобиас. Прямо как sarcophilous. Любящий плоть. Сайлас выполнил свой ритуал и запустил эту сверхъестественную последовательность действий, будто все это – какое-то психоделическое самоисполняющееся пророчество. Теперь я понимаю. Единственный способ вырастить еще больше Призраков – выращивать их из трупов наркоманов. Ему нужна плоть. Это жизненный цикл гриба, который питается своими потребителями: вы умираете, чтобы он жил. Как только мы начали принимать Призрака – я принимала наркотик или наркотик – меня? – он изменил нас. Мы все стали плодоносящими телами для грибов. Сосуды – вот, чем мы являемся. Сосудами. Ему нужна наша плоть, чтобы процветать. Чтобы размножаться.
Вот так разлетается наша история с привидениями. Вот насколько губителен этот наркотик. Гриб съедает нас изнутри, наши тела становятся питательной средой для следующей порции, а нам и все равно.
В подвале слышится тихий, скребущий звук чего-то мягкого, мясистого.
Тело Сайласа медленно поднимается из своей клумбы. Верхний слой почвы осыпается с его разорванного тела, когда он садится прямо. «Это галлюцинация, – думаю я. – Все это нереально, этого не может быть…»
Сайлас мертв. Это не он. Не Сайлас. Больше нет.
Сайлас издает звук. Он хочет что-то сказать, но это уже не его голос. Не его рот. Его губы превратились в пластинки гриба. Щеки стали желтыми. Кончик носа превратился в цветную капусту, кожа будто кипит. Нити плоти поднимаются в воздух, грибковая колония поганок с коричневыми шляпками поднимается из его обнаженной грудной клетки. Стебли вдоль горла колеблются с каждым выдохом, изгибаясь вместе с тем, что похоже на вдох.
Он хочет лишь цвести. Пустить корни.
– Сайлас?
Грибы вдоль тела откликаются на звук его имени. Поганки находят меня первыми, поворачиваясь ко мне, как будто живут автономной жизнью, независимой от хозяина. Колпачки открываются и закрываются, несколько десятков зонтиков колеблются – их цвета пульсируют в головокружительном, почти гипнотизирующем ритме. Я не хочу смотреть, но не могу отвернуться, привлеченная цветами, этими потрясающими, переливающимися цветами. Его неуклюжее тело поднимается из клумбы на ноги, растягивая покрытые плесенью мышцы. Земля каскадами падает с его плеч, рассыпаясь по сторонам.
– Сайлас, – повторяю я, и на этот раз голос звучит тверже. – Ты меня слышишь?
Я отползаю от клумбы, когда Сайлас ставит одну ногу на пол, затем другую. Я знаю, что это не он. Больше нет. Просто мякоть гриба. Плесень. И все же… может, он все еще где-то там.
Он во мне. Это меня он преследует.
Его тело делает еще один неловкий шаг вперед. Я перестаю ползти назад, чтобы Сайлас мог до меня дойти. Он придвигается ближе, пока цветущее тело не нависает надо мной. Я слышу, как натягивается его кожа, когда он наклоняется вперед, приближаясь, распространяя зловонный запах плесени.
– Я отпускаю тебя, – говорю я.
Сайлас опускает руку к моему лицу и обхватывает мой подбородок. Шляпки грибов на его ладонях касаются моего лица, и я чувствую, как они сгибаются, прижимаясь ко мне.
– Малышка Деб…
Сайлас целует меня. Я чувствую, как пластинки колышутся у моих губ. Он прижимается сильнее. Его лицо слишком мягкое, а череп под ним губчатый, не похожий на кость. Когда он отстраняется, я вижу место, где мои губы оставили вмятину, его череп замирает на несколько секунд, а потом снова набухает.
Банка с растворителем для краски тяжелее, чем я думала. Я почти роняю ее. С трудом пытаюсь унять дрожь в запястьях, когда отвинчиваю ржавую крышку, выпуская в подвал сильный химический запах, перебивающий вонь плесени. К тому времени, как я снова поворачиваюсь лицом к Сайласу…
Он баюкает нашего ребенка на сгибе своей руки.
Лонни уютно прижимается к груди Сайласа. Он так идеально туда вписывается. Я понимаю, что Лонни – часть его, этого нового тела. Лонни вырос из него, пустил корни в его кожу, и отец выпустил его на свободу, когда малыш созрел и мог свободно бегать по дому. Чтобы присматривать за мной.
Сайлас протягивает мне руку, чтобы я взяла ее. Как и Лонни думает. Они предлагают мне выбор.
Мы все еще можем быть семьей.
Это мой шанс – еще не слишком поздно. Дом, семья. Наша семья. Даже сейчас рот Лонни открывается и сжимается, будто он изголодался по моей груди. Я нужна ему. Я чувствую слабую боль в сердце, словно мое тело жаждет накормить это существо.
А потом я вижу других.
Их алые губы мерцают в тени, поблескивая. Один малыш наклоняется вперед, выступая из темноты, его лицо почти идентично лицу грибного собрата. Или сестры. Кто их разберет. Они полностью идентичны – и в этот момент до меня наконец доходит: Одного никогда и не было.
Губчатые отпрыски выползают из углов подвала и взбираются по трупу Сайласа, один, второй, третий, все они находят свое первоначальное место в укромных уголках и трещинах его тела. Они каким-то образом дополняют его, как кусочки трехмерной головоломки. Теперь он цел. Все эти рты, открывающиеся и закрывающиеся, тянутся ко мне. Страстно желая, чтобы мое тело накормило их.
Я обрызгиваю тело Сайласа растворителем. Даже тогда рты младенцев продолжают открываться и закрываться, расширятся и хныкать, зовя свою мать, но я не их гребаная мать и никогда ею не была, все это ложь, чтобы заставить меня остаться, использовать меня.
Зажигалка Сайласа все еще у меня. Она всегда возвращается ко мне. Я смотрю на нее в своей руке – РЕАБИЛИТАЦИЯ – ДЛЯ НЕУДАЧНИКОВ – ощущая ее тяжесть в ладони, а потом сжимаю крепче и щелкаю большим пальцем.
– Прощай, Сайлас.
Его тело так быстро загорается… Никакого сопротивления, никаких криков. Зато отпрыски кричат за него. Каждый крошечный ротик сжимается и шипит, когда их охватывает огонь. Дети извиваются вдоль его тела, корчась в пламени. Его шаги неуклюжи. Сайлас бросается вперед, затем назад, падая на клумбу, из которой недавно вылез. Прямо колыбель, полная пылающих младенцев.
Никогда в жизни я не заведу сраных детей.
Следующей я брызгаю на Амару. Хвост пламени соединяет клумбы. Я не могу заставить себя посмотреть на нее, когда огонь охватывает ее тело, но на краткий миг я вижу – кажется, – что Амара ко мне тянется. Ее рука поднимается с земли, и что-то, что раньше было ее пальцами, разветвляется, переплетается в воздухе и тянется ко мне, но я уже взбегаю по лестнице.
