Джо Хилл - Страна Рождества

— Все, кто верит, приходите! Чтобы радостью гореть! Все, кто верит, приходите славу Господу пропеть!

Автомобиль плыл сквозь траву — черная акула, рассекающая рябящий океан желтых и зеленых оттенков. Перед ним вспархивали птицы, устремляясь в лимонное небо. Колеса то звонко, то глухо стучали по невидимым рытвинам.

Ее отец, измотанный и становящийся все более измотанным, сидел на пассажирском сиденье и возился с тюнером, держа между ног теплую банку «Курса». Только тюнер ничем не помогал. Радио прыгало с полосы на полосу, но все было белым шумом. Единственная станция, на которую вообще удалось настроиться, была далекой, трещала, захлебывалась фоновым шипением и играла эту чертову рождественскую музыку.

— Кто играет это дерьмо в середине мая? — спросил он, обильно и гротескно отрыгиваясь.

Мишель восхищенно хихикнула.

Не было никакой возможности выключить радио или хотя бы убавить звук. Регулятор громкости бесполезно вертелся, ничего не регулируя.

— Эта машина вроде твоего старика, — сказал Натан, вытаскивая еще одну банку «Курса» из упаковки на шесть штук, стоявшей возле его ног, и вскрывая еще одну крышку. — Развалина былого.

Это было просто очередной его глупой болтовней. С ее отцом дело обстояло не так плохо. Он изобрел какой-то клапан для «Боинга», и это дало ему возможность заплатить за триста акров над рекой Огайо. По этому участку они сейчас и ехали.

Автомобиль, напротив, действительно оставил свои лучшие дни позади. Ковер из него пропал, и там, где он когда-то лежал, был только голый гудящий металл. Через отверстия под педалями Мишель видела траву, хлеставшую по днищу. Кожа на приборной панели отставала. Одна из задних дверей, неокрашенная и покрытая ржавчиной, не соответствовала остальным. Заднего стекла вообще не было, просто круглое открытое отверстие. Не было и заднего сиденья, а задняя часть салона была опалена, словно там кто-то однажды пытался разжечь костер.

Девочка умело нажимала правой ногой на сцепление, газ и тормоз, в точности как учил ее отец. Переднее сиденье было полностью поднято, но ей все же приходилось сидеть на подушке, чтобы высокая приборная панель не мешала смотреть через лобовое стекло.

— На днях выберу время, чтобы поработать над этой зверюгой. Засучу рукава и верну старушку к жизни. Чертовски хорошо будет полностью ее восстановить, чтобы ты могла поехать в ней на бал, — сказал отец. — Когда будешь достаточно взрослой для балов.

— Да! Хорошая мысль. Сзади хватит места, чтобы миловаться, — сказала она, изворачиваясь, чтобы посмотреть через плечо в задний отсек.

— Прекрасно подойдет и для того, чтобы отвезти тебя в монастырь. Да не своди ты глаз с дороги, что ты вертишься?

Жестикуляция пивной банкой отмечала подъемы и понижения ландшафта, среди зарослей травы, кустарника и золотарника ни в одном направлении не видно было никаких дорог, а единственным признаком человеческого существования выступали далекий сарай в зеркальце заднего вида да следы реактивных самолетов над головой.

Она нажимала на педали. Они хрипели и ахали.

В этом автомобиле Мишель не нравилось только украшение капота — жуткая серебряная дама, со слепыми глазами и в развевающемся платье. Она высовывалась в стегающие сорняки и маниакально улыбалась, подвергаясь бичеванию. Эта серебряная дама должна была быть волшебной и миловидной, но все портила ее улыбка. У нее был безумный оскал сумасшедшей, которая только что столкнула любимого человека с уступа и собирается последовать за ним в вечность.

— Она ужасна, — сказала Мишель, задирая подбородок в сторону капота. — Похожа на вампиршу.

— На красиву тетю[71], — сказал отец, вспомнив нечто, что когда-то читал.

— На кого? Она вовсе не красавица.

— Ну да, — сказал Натан. — Ее называют Феей Экстаза. Это классика. Классическая деталь классического автомобиля.

— Экстаз — это как экстази? Как наркотик? — спросила Мишель. — Ничего себе. Потрясно. Они уже тогда были в теме?

— Нет, не как наркотик. Как веселье. Она — символ бесконечного веселья. По-моему, она красивая, — сказал он, хотя на самом деле думал, что она похожа на одну из жертв Джокера, богатую даму, умершую смеясь.

— Только склонится ко сну голова, — тихонько пропела Мишель. Сейчас по радио звучал только рев статических помех и завывания, так что она могла петь без конкурентов. — Как поеду я в Страну Рождества!

— Это еще что? Я такого не знаю, — сказал отец.

— Это куда мы едем, — сказала она. — В Страну Рождества. Только что придумала.

Небо примеряло разнообразные цитрусовые оттенки. Мишель чувствовала себя совершенно умиротворенно. Чувствовала, что может вести машину целую вечность.

От волнения и восторга голос у нее размягчился, а когда отец взглянул на нее, то на лбу у нее выступили росинки пота, а глаза смотрели куда-то очень далеко.

— Это вон там, папа, — сказала она. — Вон там, в горах. Если не будем останавливаться, то к вечеру приедем в Страну Рождества.

Натан Деметр прищурился и глянул через пыльное окно. На западе высился огромный бледный горный хребет с покрытыми снегом пиками выше Скалистых гор, горный хребет, которого не было там ни сегодня утром, ни даже когда они отправились в эту поездку, двадцать минут назад.

Он быстро отвернулся, поморгал, чтобы прояснить взгляд, потом посмотрел снова — и горный хребет обратился в массу грозовых туч, надвигающуюся с западного горизонта. Еще несколько секунд сердце у него в груди продолжало трехногую гонку[72].

— Очень жаль, но у тебя есть домашнее задание. Нельзя тебе в Страну Рождества, — сказал он. Пусть даже была суббота и ни один на свете папа по субботам не заставляет своих двенадцатилетних деток делать алгебру. — Пора поворачивать, малая. У папы много дел.

Он откинулся на спинку сиденья и сделал глоток пива, хотя больше его не хотел. В левом виске чувствовалось первое тупое лезвие завтрашнего похмелья. Джуди Гарленд[73] трагически желала всем веселенького Рождества, и чего только обкурился диск-жокей, чтобы проигрывать «Веселенького всем вам Рождества» в мае?

Но музыка длилась лишь до тех пор, пока они не достигли заросшего сорняками края их земельного участка, где Мишель с трудом развернула «Призрак» обратно к дому. Когда колеса «Роллс-Ройса» описали полукруг, радио перестало принимать то немногое, что имелось, и стало снова издавать тихий рев белого шума, безумных статических помех.

2007 г.