Лаура Уиткомб - Призрачная любовь

— Не помню.

Зачем мне было вспоминать плохое? Возможно, Бог решил наказать меня и лишил памяти о прошлой жизни. Но я воспринимала это как блаженство.

— Что бы ты ни сделала, я прощаю тебя, — сказал Джеймс.

Простые слова, но от них у меня сжалось горло. Горячие слезы хлынули с моих ресниц и смешались с соленым потом на его груди.

— А вот Бог меня не простил, — ответила я.

Джеймс прильнул губами к мочке моего уха. От его дыхания трепетали наши волосы. Он сказал лишь одну фразу — ту, которую я не ожидала услышать:

— Какая же ты упрямая!

Джеймс любил меня, и это превращало его в доброго и мягкого судью. Я не помнила свой грех, но знала, что он был ужасным. Мое изгнание с небес служило тому доказательством. Джеймс поглаживал рукой мои волосы, однако я чувствовала, что отпадала от него, как будто нас разъединяла гравитация.

— Возможно, если мы поймем, почему нас оставили здесь, — сказал он, — нам удастся освободиться от земных оков. И тогда мы навеки будем вместе.

— Как же мы сделаем это? — спросила я.

Джеймс приподнялся на локте и посмотрел на меня:

— Ты что-нибудь вспомнила? О жизни перед Светом?

Я видела темную воду, струившуюся по сломанным доскам.

— Нет. Только то, что уже рассказала тебе.

Я боялась, что Джеймс заметит мою нечестность, но он не почувствовал обмана.

— Когда я перебрался в тело Билли, ко мне начали возвращаться небольшие сцены из прошлой жизни. Но после встречи с тобой я вспоминаю все больше и больше. Сегодня утром память вернула мне еще один момент. Я сидел у постели больной матери и читал ей детские книги — точнее, книги ее детей. Это было все, чего она хотела.

— Что еще ты вспомнил?

Я выругала себя за такой вопрос. Джеймс тоже мог уклоняться от некоторых воспоминаний: например, о последних мгновениях своей жизни. Однако он был смелее меня:

— После смерти матери мой отец повторно женился, и мы с кузеном уехали в Нью-Йорк.

Он нахмурился, словно возвращенные образы вызывали у него головную боль.

— Я работал в газете, и мы снимали квартиру над пекарней. В наших комнатах всегда пахло хлебом. Затем в один и тот же день мы пошли служить в армию.

Он смотрел в пространство, словно настраивал свой телескоп:

— Я помню дерево.

Его взгляд был направлен в ямку на моем горле. Дыхание Джеймса замедлилось, словно он спал. Я почувствовала, что его кожа стала более холодной.

— Там была зима, — прошептал он. — Мы мерзли на ветру.

Я попыталась согреть его, обвив ногами. Мои ладони нежно скользили по его рукам.

— Моя ошибка привела к трагедии.

— К какой трагедии? — спросила я.

Он сильно побледнел. Мне было ясно, что он видел больше, чем говорил. Когда Джеймс перекатился на спину, я ужаснулась страху, который отражался в его глазах. Мне пришлось повернуть его лицо к себе, чтобы он посмотрел на меня.

— Они все умерли, — ответил Джеймс.

Он вздрогнул, когда взглянул в мои глаза. Наверное, я стала для него кем-то другим. Джеймс ощупал мои ребра и прижал ладонь к животу, словно увидел там воображаемую рану.

— О боже! — всхлипнул он.

Его рука дрожала. Страх изливался из нее в мою грудь. Я прижала лоб Джеймса к своей переносице, моля о том, чтобы его видение прекратилось.

Яркая белая вспышка превратилась в зимнее небо. Я вновь стала Светом. Рядом с моим бесформенным телом находился мужчина, который, как я знала, был Джеймсом. От облика Билли ничего не осталось — разве что улыбка. Темно-карие глаза, беззаботный легкий смех. Оседлав толстый сук, он цеплялся руками за ствол высокого дерева. Я осмотрелась по сторонам. Черные ветви без листьев. Вокруг ландшафт, похожий на луну. Расстояние до земли — футов двадцать, не меньше. Я парила за его плечом, словно он был моим хозяином. Джеймс смотрел вниз на маленькое лицо, которое выглядывало из траншеи. Края окопа казались обгорелыми и местами покрытыми золой.

— Диггс, — крикнул Джеймс.

Солдат в узкой, как могила, траншее помахал ему рукой. Он выбрался из окопа и направился к дереву.

— Враги пошли в атаку? — спросил он, глядя вверх.

Форма Джеймса была грязной и изношенной — такой же, как у его товарища. Шлем, откинутый на спину, походил на металлический соусник.

— Мы торчим здесь уже несколько недель, а они ни на шаг не продвинулись, — со смехом ответил Джеймс. — Это будет длиться до второго пришествия.

— Милый? — прошептала я ему на ухо.

Он не услышал меня. Наверное, мне удалось проскользнуть в его воспоминания. Я не участвовала в событиях. Я только смотрела.

Диггс начал карабкаться по металлическим штырям, вбитым в дерево, которое служило солдатам наблюдательной вышкой.

— Тогда зачем ты позвал меня?

Джеймс посмотрел на круглый предмет, качавшийся на дальней ветке.

— Там гнездо, — сказал он.

Диггс остановился в десяти футах над землей и покосился на друга:

— Гнездо?

Он покачал головой:

— Немецкие снаряды превратили здесь все в пыль и труху. Даже камни и ветки. О каком гнезде ты говоришь?

— Давай поспорим, — предложил Джеймс.

— Не хочу.

День казался сонным и безмолвным. Ни пения птиц, ни жужжания жуков, ни даже писка мышей. Отдаленный рокот был громом, а не канонадой. Дыхание Диггса сопровождалось отчетливым пыхтением. Когда он кашлял, его слышали за полмили на втором рубеже обороны.

— Что ты будешь делать, когда вернешься домой? — спросил Диггс. — Я первым делом приму горячую ванну и выпью холодного пива.

— А я съем персиковый пирог, — ответил Джеймс, поглядывая вверх на предполагаемое гнездо.

— Как насчет Сьюзен О'Райлли?

— Я поднимаюсь, — сказал Джеймс.

— Ты получишь пулю. Или сержант Броди убьет тебя за нарушение дисциплины.

— Давай поспорим, что я поднимусь и вернусь назад за одну минуту.

Диггс начал спускаться:

— Никаких ставок, солдат.

Джеймс со смехом забрался на сук, на котором он прежде сидел. Прячась за стволом, он принялся карабкаться вверх среди темных обломанных веток. Я парила за его спиной. Вражеская линия траншей, огороженная колючей проволокой, маячила на горизонте и дышала дымом костров. В остальном она выглядела безлюдной. Макушка дерева была обломана взрывом. Самые верхние ветви тянулись в стороны, словно конечности тритона. Джеймс упирался коленями в почерневшую кору и обхватывал руками сужающийся ствол. Протянув вверх правую ладонь, он поднял двумя пальцами темный овал. Пока он осматривал его, я снова услышала грохот грома и шелест, похожий на шум дождя.

Теперь я видела, что это было не гнездо, а детская панама. Первоначально она имела синий цвет. Внезапно она ожила и с громким жужжанием вырвалась на свободу. Джеймс быстро повернулся и посмотрел на пустошь. Я вдруг поняла, что шелест не был дождем. Мы с Джеймсом изумленно наблюдали за потоком вражеских солдат, одетых в грязную форму. Они изливались из немецких траншей, обложенных мешками с песком. Забыв о панаме, Джеймс потянулся за свистком, висевшим на его груди. Пуля, пробив ладонь, окропила его лицо кровью. Рука дернулась, и цепочка оборвалась. Я закричала от ужаса, не в силах помочь любимому мужчине. Джеймс проследил полет свистка. Тот медленно пролетел между ветвей, ударился о каску Диггса и отскочил куда-то в сторону. Диггс поднял с земли панаму и посмотрел на вершину дерева. Джеймс открыл рот, но от болевого шока не смог произнести ни слова. Не веря своим глазам, он наблюдал за темной лавиной немецких солдат, бежавших к промерзшим окопам.