Сьюзан О'Киф - Чудовище Франкенштейна

Я чувствовал себя оголенным нервом, но снова притянул труп на колени. Ужасно было засунуть руки в чан с остывающими звериными кишками, сознавая, что мои внутренности такие же, но еще кошмарнее — держать мертвого человека и понимать, что над ним надругались для того, чтобы создать меня. Человеческая жизнь священна. Теперь я признавал это, хоть и не обладал ею, да и не мог постичь ее тайну.

Вскоре вернулся расхититель могил, правда, без лошади и без телеги.

— Колесо застряло в канаве, а кобыла дрожит за надгробием: видать, ваши стихи пришлись ей не по нутру. — Он поднял брови, видя, как по-свойски я обхожусь со своей новой знакомой.

— Идите к нам, сэр, — позвал я, не желая уходить. Чем дольше я здесь останусь, тем больше расстояние между мною и Лили. — Присядьте и расскажите свою историю, ведь вы пришли сюда этой ночью неспроста.

— Бьюсь об заклад, ваша история позанятнее. — Он сел, но поодаль.

— Свою-то я и сам знаю. Для начала, как вас зовут?

— Альберт Кэмерон. Для друзей — просто Кэм. А всякий, кто роет за меня могилы, — мой друг. — Он достал из кармана флягу и вежливо предложил сперва мне.

— Я не пью, — сказал я, вспомнив редкий вечер в кабинете Уинтерборна.

— Совсем? — Он разинул рот. — С такой-то рожей? — Он глотнул и тут же посерел, как туман, наверное, сообразив, насколько обидно прозвучали эти слова, и опасаясь, что нрав у меня под стать физиономии.

— Раз пробовал…

Он настойчиво упрашивал рассказать, пытаясь загладить свою вину, и мне пришлось уступить. Подтянув труп поближе, я засунул его голову себе под подбородок. Еще недавно в глазах у меня темнело от ужаса, но теперь уже было ничуть не страшно.

— Это случилось лет пять назад, — начал я. — Я был в Испании, в двадцати милях к северу от Барселоны. Целые сутки лил дождь. К вечеру я промок до нитки: плащ хоть выжимай — и воды хватило бы, чтобы помыться. Я набрел на возделанное поле и странную группу зданий, выше располагалась другая. Я вошел в большой дом у подножия холма. В нос ударил запах дрожжей, затем уксуса: плодовый, кислый и гнилостный. На лице выступил пот, он притягивал крохотных, больно кусавшихся букашек. Блуждая в темноте, я налетел на огромную деревянную стену и испугался: она была теплая, словно живая. Это оказалась одна из множества бродильных бочек.

— И что в ней?

— Вино.

— Не мой напиток, но на вкус и цвет товарища нет… Так, значит, со всех сторон бочки. Ну и как, вы не сплоховали?

— Я выдержал бой с честью, но в конце противник взял верх.

Труп выскользнул и чуть не скатился обратно в могилу, разматывая саван. Согнув локоть, я зажал им шею покойницы, второй рукой обнял за бедра и уложил на землю подле себя.

Кэм потребовал продолжения.

— Я начал пить и вскоре раскраснелся от вина, хоть и поеживался от сырости. Я разжег костер из пустых бочонков. Я не пьян, сказал я себе, иначе бы не додумался развести огонь на каменном, а не на деревянном полу.

Он кивнул:

— По трезвости все башковиты.

— Я разделся, разложил одежду, чтобы просохла, откупорил еще одну бутылку и заснул. Разбудил меня крик. Я попробовал поднять голову, но она словно разбухла и стала в три раза больше, чем была. С превеликим трудом удалось открыть глаза. Я посмотрел вниз и увидел две гигантские босые ступни. Я испугался, но потом узнал собственные ноги. Затем перевел взгляд вверх. Передо мной выстроились в ряд монахини. Они шли к мессе и учуяли запах дыма.

Кэм одобрительно хлопнул себя по колену:

— Такое зрелище хоть кого наставит на путь истинный.

— Когда я попробовал прикрыться, пол закачался, словно волны во время шторма. «Не шевелитесь, — сказала одна монашка, — а не то придется рвоту за вами убирать. И не скрючивайтесь так. Можно подумать, мы такого не видали…» «Такого большого, Мария Томас?» — переспросила монахиня постарше…

Тут я умолк. Кэм нетерпеливо ткнул меня:

— И что потом?

— Потом сестра Мария Томас привела меня в чувство, велела идти и больше не пить. — Я вымученно улыбнулся.

На этом я прервал свою историю. Губы Кэма безмолвно зашевелились, словно он уже придумывал концовку посмешнее для будущего пересказа. Наконец мы оба встали, труп по-прежнему лежал на земле между нами. Я поднял его и закинул на плечо.

— Лучше вам поискать свою бабенку, — сказал он. — Поздновато уже.

— Хорошо бы уговорить ее остаться в церкви. Пусть помучает первых утренних богомольцев.

— Хотите от нее избавиться?

— Она не моя, и я не вправе ни бросить ее, ни взять с собой.

— Чего не скажешь об этой. — Кэм весело хлопнул покойницу по заду.

Он привел меня к лошади. Уложив тело на телегу, я бросил плащ рядом и вытащил колесо из канавы.

Наверное, все это время Лили была поблизости: она выскочила из тумана.

— Вы не можете меня бросить, Виктор, — взмолилась она, как ребенок, дергая меня за рукав.

Я молча залез на телегу и помог Лили устроиться рядом. Кэм кивнул с довольным видом.

Дорога была долгой и тряской: Кэм спереди, я с Лили и трупом — сзади. Немного спустя Лили склонила ко мне голову и, потупив взор, прошептала:

— После ваших слов там, на кладбище… Я всегда верила, что вы — Лоскутный Человек, но, видя, как вы держите труп, и зная, что вы — одно…

В ее голосе появилась нотка, которой я не слышал прежде и не смог распознать: что-то нежное и вместе с тем тревожное. Наверное, на кладбище Лили открылось не только мое прошлое, но и ее ближайшее будущее.

Вспомнив дневник отца, я сказал:

— В жизни гораздо больше сказок и крови, нежели в книгах.

Она нашла мою руку и нащупала шрамы там, где кисть соединялась с предплечьем.

— На кладбище вы пытались меня испугать, верно? Чтобы мне расхотелось остаться? — Я стряхнул ее с себя.

— Я не боюсь, Виктор, ни того, кто вы сейчас, ни того, чем вы были раньше.

Словно в доказательство своих слов, она положила голову на закутанное мертвое тело, будто на подушку, и уснула.

11 декабря

Кэм оставил нас на окраине Малвернесса, чтобы незаметно пробраться в город со своим незаконным грузом. Как раз светало. Когда я нашел рыночную площадь, уже наступило утро. Площадь переполняли коробейники, крестьяне, домохозяйки и слуги, которые сговаривались о ценах на пуговицы и кружева, яйца и масло, репу и свеклу. Сгорбившись, я наблюдал за толпой и раздумывал: выпросить или же украсть что-нибудь для Лили? Она, конечно, не станет есть, но пусть уж лучше пища пропадет: главное, чтобы она была, если вдруг Лили попросит.

Она сорвала капюшон с моей головы и обнажила мое лицо.