Сьюзан О'Киф - Чудовище Франкенштейна

— Мнение моего отца много для вас значило, верно? — Лили умела безошибочно попадать мне в самое сердце. — Я вложила в его уста… дядины слова. — Я по-прежнему не отвечал, а она продолжала: — Поначалу отец отзывался о вас хорошо. Он считал, что вы проявили большое мужество и сдержанность, учитывая дядино обхождение.

— А потом? — Я наконец заговорил. — Что ваш отец сказал потом? Когда узнал правду и попытался убить меня? Пока я сам не убил его…

— Потом он говорил очень мало, — Лили украдкой взглянула мне в лицо, так что я ощутил себя Горгоной. — Он расстроился из-за того, что повел себя столь сурово.

— И вы, Лили, тоже расстроились? Отныне будете терпеть урода и обходиться с ним по-людски? Впрочем, это не важно. Я уверен, что вы способны точно так же ненавидеть и мужчину.

— Вы не урод.

Она легко дотронулась до моей руки, хоть и старалась не встречаться со мной глазами. Лили будто свернулась калачиком и съежилась. Но я был неумолим.

— Если я не урод, то кто же?

— Простите, — повторила она, точно это и было ответом.

— Думаю, ваше раскаяние лживо. Вы сокрушаетесь, но говорите так же расчетливо, как прошлой ночью.

Тут она резко посмотрела на меня в упор.

— Не судите обо мне по словам. — Лили слабо улыбнулась, словно это относилось и к ее недавнему извинению. — Судите по делам: я остаюсь с вами.

— Какой в этом прок?

По-моему, она хотела поспешно ответить, но потом все же решила промолчать. Я тоже смолчал, сердце понемногу утихло, на лицо легла прохладная утренняя роса.

Наконец я наклонился, чтобы подобрать плащ и узелок. Я впервые заметил, что Лили не в башмаках, украденных вчера у хозяина, а в новых, чистых сапогах с одним лишь темным пятном на носке.

7 декабря

Три дня не писал… Воспоминания о событиях в избе и в лесу столь мучительны, что их следовало бы начертать кровью, а не чернилами. Совсем недавно я признался: «Я не убегаю, а, наоборот, спешу навстречу». Тогда я не знал, что в моей голове скрывается еще один охотник.

Первый шаг: я клянусь бросить Лили. Второй: Уинтерборн отчитывает меня за то, что я подвергаю опасности его похищенную дочь. Третий: Уолтон злобно радуется моему одиночеству. Четвертый: с мрачным наслаждением считаю дни. Последний: Лили обронила замечание, внушающее мне страх перед будущим.

Вчера утром, заметив город вдали, она сказала:

— Сколько будет пересудов, когда я вернусь домой! Весь Таркенвилль сбежится поглазеть на меня и мой новый дом!

Взгляд у нее был игривый, но веки налились кровью. Она худеет с каждым днем, однако не уступает недугу ни пяди своей свирепости. В тот же день Лили засунула два пальца в рот и выдернула задний зуб.

— Раскачался недавно. Червь нашел способ, как точить меня, даже если я сама не ем. Умный малый. Скоро он высосет из меня костный мозг.

Она отшвырнула зуб — жемчужину с окровавленным корнем.

Ночью притворное возбуждение в глазах Лили уступило место мягкости, а утром она сказала, глядя на несъеденный завтрак:

— Жизнь обошлась с вами несправедливо, я тоже. — В ее голосе не было сарказма — лишь грусть и рассеянная озабоченность. Лили улыбнулась. — Я человек крайностей: никаких компромиссов. Наверное, поэтому мы и вместе.

И еще из дневника Уолтона:

Поутру заметил пятно на подушке и подумал: «Он где-то истекает кровью». Сердце забилось в панике, словно пойманная птица: опять обманут! Меня лишили всего, и вот теперь отняли последний оставшийся повод для гордости.

Потом я с облегчением понял, что столько крови — словно палец вывел загадочное слово — не может означать его, а стало быть, нашу смерть. Нет уж, если тать явится в ночи, я проснусь в багровом океане, рот переполнится кровяными сгустками, я захлебнусь и пойму, что он мертв.

Но он по-прежнему жив, и я пока тоже. В своей сдвоенной душе я завидую осколку стекла, заточенному клинку — чему угодно, лишь бы лизнуть его безжалостной режущей кромкой.

10 декабря

Стон телеги, лязг металла, приглушенный голос.

Я приложил палец к губам Лили, чтобы она нас не выдала. Ночь промозглая и лютая, слепящий туман и такой сильный мороз, что воздух во рту замерзает. Мы стояли на крыльце церкви, где я решил укрыться от непогоды. Здание внезапно выросло из мглы — высокое и грозное, со шпилем, утонувшим в сером мареве. Рядом — кладбище. Надгробные камни более старой части наклонились под немыслимыми углами. Плиты поновее исчезали в тумане — призрачные солдаты, отправлявшиеся строем на призрачную войну.

Тихое ржание и снова лязг.

— Кто-то идет, — шепнул я. — Тихо.

Теперь я услышал и цокот конских копыт. Судя по их медлительности и позднему часу, кто-то действовал так же скрытно, как мы.

Ну наконец-то: пятно колеблющегося света, а затем мужское лицо, болезненно-желтушное. Человек шагал впереди телеги, освещая фонарем дорогу. Он нервничал и на ходу что-то бормотал. Телега проехала вдоль кладбища. Через пару минут послышался металлический удар, словно прозвонил колокол, который тут же заглох. Едва я успел понять, как согнулся в приступе безрадостного смеха.

— Что такое? — спросила Лили, которая шла по моим следам.

— Куда бы я ни подался, жизнь повсюду стремится преподать мне урок. Я задал вопрос: «Кто я?», и сейчас жизнь ответит мне на него. Точнее, смерть.

Я повел Лили сквозь сгущавшийся туман и впервые почувствовал ее сопротивление.

— Что это за шум? — прошептала она, притормозив.

— Не узнаете? Ну разумеется, — фыркнул я. — Ваша жизнь была слишком беззаботной, защищенной от обыденности. Этот голос моих родовых мук.

Я затащил ее на кладбище и устремился к дальнему фонарю. Но, едва мы приблизились, его заволокла беспросветная мгла, и мы совсем перестали различать окрестности.

Шум нарастал: металлический скрежет, затем тихое шипение, опять скрежет, снова шипение — звуки неустанно чередовались. Вдруг Лили все поняла, и у нее расширились глаза. В течение нескольких секунд она отказывалась идти дальше. Я схватил ее крепче и подтолкнул. Тогда она выпятила подбородок и побежала вперед, словно говоря: «Просто новое зрелище». Вдруг Лили споткнулась о надгробие и упала.

— Кто там? — спросил дрожащий голос.

— Друзья, — отозвался я.

Услышав резкое шарканье, я помчался на свет.

Фонарь стоял посреди могил рядом с неглубокой ямой, откуда неуклюже пытался вылезти человек. Поблизости валялись кирка и лопата. При моем поспешном приближении лошадь испугалась и рысью ускакала. Я поднял человека из ямы за воротник. Едва он повернул ко мне оробевшее лицо, в нос ударил перегар. Я пощупал пальто, наткнулся на твердую выпуклость и вытащил флягу.