Мария Барышева - Искусство рисовать с натуры

— Надя, я сломала руку, но я — не безногий инвалид! Ты думаешь, меня по квартире Пашка на руках носит? Щас! Пусти! Все равно ведь встану!

Скривив губы, Надя убрала руку, и Наташа осторожно повернулась, одну за другой спустила на пол ноги, ухватилась здоровой рукой за спинку стула и медленно выпрямилась. Боль все еще оставалась и тут же радостно заползала по всем направлениям нервов, но это была боль терпимая, и к ней можно было привыкнуть. Чуть согнувшись, Наташа пошла в коридор, и Надя, качая головой, последовала за ней.

— Уже уходите? — крикнул Паша из кухни и закрыл кран. — Сейчас провожу!

— Не надо, Паш, я сама. Закрой дверь, ладно?

— А-а, женщины! — снова проворчал Паша и демонстративно хрястнул дверью о косяк. Наташа включила свет в коридоре и повернулась к подруге.

— Почему ты не хочешь, чтобы я с тобой поработала? Это из-за того, что я сказала, да? Ты обиделась? Надя, я не имела в виду тебя, я говорила вообще…

— Неправда, — отвернувшись, Надя надевала туфли, — ты говорила именно обо мне — и ты это знаешь, и я это знаю. Из-за моего молчания. Знание чего-то, чего не знают другие — это тоже власть. А тебя это раздражает.

— Так ты все-таки что-то знаешь?

Надя улыбнулась.

— Это связано со мной?

Надя улыбнулась еще шире.

— Я не скажу ничего, пока не буду во всем уверена и пока всего не пойму. Так ты только изведешься в догадках. Скажем так: мое знание еще не дожарено, сыровато, ага? И я не обиделась. На что тут обижаться? Все равно, если ты подхватишь грипп и тебе об этом скажут — что, тоже обижаться?

— Я тебя не понимаю! — сказала Наташа сердито и прислонилась к стене.

— Ты знаешь… и слава богу! Я позвоню тебе, хорошо?

— Надя!

Надя обернулась, и на секунду Наташа увидела в ее глазах выражение, которое уже видела однажды, несколько недель назад. Она увидела человека, тонущего и наслаждающегося этим, и боящегося этого. Человек смотрел на нее. Он умолял, чтобы ему протянули руку. Его можно было спасти — даже против его воли.

А потом он исчез.

— Ты, Наташка, работай, — сказала Надя негромко, — только будь поосторожней. Ты говорила про очарование… ты не знаешь, что очаровывает меня и, даст бог, никогда не узнаешь, но я знаю, что очаровывает тебя — твои картины… Я не говорю, что тебе следует забросить рисование — ни в коем случае! — но будь осторожней, а то вдруг растворишься в своих картинах. Знаешь, как некоторые творческие личности с ума сходят?! Легко!

Наташа осторожно улыбнулась и произнесла с пафосом:

— Искусство не приносит зла!

Надина рука застыла на замке, но она не обернулась.

— Верно, не приносит. Но оно может привести к злу. Пока, Натаха! Лечись!

Дверь пронзительно скрипнула, когда Надя отворила ее и вышла на площадку, тяжело качнулась взад-вперед. По лестнице размеренно застучали каблуки, и вслушиваясь в этот звук, Наташа вдруг почувствовала, как у нее сводит сердце — как будто Надя спускалась не на улицу, а куда-то гораздо дальше… Вздрогнув, Наташа дернула дверь на себя и выглянула на площадку.

— Надя! Зачем ты приходила?!

Размеренный стук каблуков на мгновение споткнулся, сфальшивил, и снизу гулко прокатились два слова, сказанные на удивление дружелюбно:

— Пока, Наташ!

Наташа повернулась и вошла в квартиру, а потом неожиданно захлопнула за собой дверь — с таким грохотом, что из кухни выскочил испуганный муж, спрашивая, что случилось. Не отвечая, Наташа доковыляла до кровати и тяжело опустилась на нее, потом повалилась навзничь, закрыв глаза.

Ночью ей снова приснилась дорога, но на этот раз на ней не было ни «омеги», ни Лактионова, и сама дорога на этот раз была странной — словно нарисованная, небрежно заштрихованная карандашом лента. Наташа бежала по ней вперед, что было сил, чувствуя, как эта лента с шуршанием прогибается под ногами, точно бумага, а дорога за ней стремительно скатывалась в рулон, который все рос и рос и приближался, и вот-вот должен был догнать ее, смять и закатать в себя, и когда Наташу наконец-то сбило с ног, сон кончился, и она подскочила на кровати среди скомканных простыней и не смогла сдержать крика.

На следующий день Паша ушел на работу не разбудив Наташу, и когда она проснулась, солнце уже стояло высоко, и на простыне шевелились длинные тени. Несколько минут Наташа лежала, бездумно глядя на облупившийся потолок, потом со вздохом откинула простыню и босиком пошлепала в ванную.

Из отвернутого крана вместо воды потекло приглушенное бормотание, потом раздался жалобный хрип, словно в кране кого-то душили. Пришлось воспользоваться водой из ведра. Неловко управляясь с умывальными принадлежностями, Наташа чертыхалась и проклинала бесполезную руку, мечтая о том дне, когда гипс снимут, и она снова сможет вести нормальный образ жизни.

В холодильнике было светло и просторно, только на одной из полочек стояла кастрюля с позавчерашним супом да на дверце одиноко белели два куриных яйца. Наташа вытащила их, сунула в ковшик, залила водой и поставила на огонь. Конечно, она бы предпочла яичницу, но приготовить ее, имея в наличии только одну руку, было проблематично, и Наташа решила довольствоваться завтраком из вареных яиц и хлеба. Если яйца сварятся хорошо, правильно, то почистить их она сможет и одной рукой.

Когда она лениво похлебывала кофе, раздался пронзительный телефонный звонок. Наташа отставила чашку в сторону и нехотя поплелась в коридор.

— Алле, Наташенька, ты? Как твое здоровье? Это Таня.

Таня была ее сменщицей по павильону — маленькой, суетливой и удивительно невезучей — у нее постоянно что-нибудь воровали — в павильоне, в троллейбусе, даже просто на улице недавно сорвали цепочку и серьги. В павильоне Таня не столько зарабатывала, сколько отрабатывала — то за калькулятор, то за бутылку-другую вина или пива, от которых ее периодически избавляли добрые покупатели — и Виктор Николаевич не увольнял ее пока только потому, что Таня по совместительству являлась его любовницей. Единственной темой всех ее разговоров был единственный сын, которому недавно исполнилось семь лет — «…ох, Коленька, Колюнчик, мой зайчик бедный, вчера ему опять от Вити досталось — не понимает он его — ведь ребенок без отца рос…». Слушая ее, Наташа всегда согласно кивала, придерживая при себе мнение о том, что «зайчик-Колюнчик», несмотря на свой возраст, отъявленная сволочь и Тане следовало бы не носиться с ним, а попросту хорошенько выпороть. Таня несколько раз приводила сына на работу, и Наташа знала, что Коля, подрастающий Терминатор, держит мать в железных руках и помыкает ею, как ему вздумается. Со всеми окружающими людьми, независимо от их возраста, Колюнчик общался так, словно был индийским махараджей, а все остальные — глупыми слонами, существующими исключительно для его увеселения.