Наталья Александрова - Легенда о «Ночном дозоре»

– Я понимаю, – едва слышно, почти шепотом, ответил второй человек. – Я постараюсь, чтобы это не повторилось…

Старыгин вслушивался в эти негромкие слова и пытался понять – знаком ли ему этот голос? Но невидимый человек говорил так тихо, что с трудом удавалось различить только смысл его слов, сам же голос был неузнаваем – он с равным успехом мог быть молодым и старым, мужским и женским… если бы привидения и бесплотные духи могли говорить, то они говорили бы такими голосами.

– Вот именно! – выкрикнул человек в черном. – Это ни в коем случае не должно повториться! Иначе… надеюсь, я не должен объяснять, что будет в противном случае?

– Нет… – едва слышно прошелестел призрачный голос. – Не нужно ничего объяснять…

Старыгин придвинулся ближе к отверстию, чтобы попытаться разглядеть этого второго человека, при этом он задел непрочно закрепленный камень, и тот с негромким стуком сорвался со стены и покатился по дну лаза.

– Что это? – настороженно проговорил Черный Человек и вскинул голову.

Его глаза, вспыхнув в темноте под капюшоном, уставились прямо в отверстие, за которым затаился Старыгин, и тому показалось, что их взгляды встретились. Дмитрий Алексеевич резко отстранился, отполз в темноту.

Сердце его колотилось где-то в горле.

Встретившись взглядом с Черным Человеком, он пережил мгновение одуряющего ужаса. Казалось, еще немного – и он утратит собственную волю, собственное «Я», сделается послушной марионеткой в руках этого человека…

– Крысы, наверное, – прошелестел призрачный голос второго, невидимого человека. – Здесь их полно!

Мейстер Рембрандт постучал в дверь тяжелым бронзовым молотком и огляделся. Здесь, в еврейском квартале, он до сих пор бывал нечасто, и окружающие его мрачные, приземистые дома показались художнику живописными и полными загадок.

Туман от ближнего канала наползал на узкую улицу, скрадывая очертания домов и немногочисленных прохожих, и от этого все вокруг казалось еще более мрачным и зловещим.

Но и сам Рембрандт, должно быть, казался здешним обитателям редким и необычным гостем. Казалось, все дома, все жалкие лавчонки квартала подглядывают за ним, внимательно прислушиваются к нему. Впервые он понял подлинный смысл выражения «здесь и стены имеют уши». Впрочем, эти мрачные, закопченные стены имели не только уши, но и глаза.

На противоположной стороне узкой улочки приподнялась занавеска в окне второго этажа, и кто-то с любопытством выглянул в образовавшуюся щелку.

Мейстер Рембрандт почувствовал себя неуютно под этими изучающими взглядами и еще раз громко постучал в дверь.

За дверью послышались шаркающие шаги, женский голос проговорил что-то на незнакомом языке, и дверь наконец с ревматическим скрипом отворилась.

На пороге стояла старая служанка Авраама.

Склонив голову к плечу, она разглядела гостя, отступила в сторону и проговорила:

– Заходите, любезный минхейр, заходите, хозяин дома!

Она снова что-то крикнула в глубину дома на незнакомом Рембрандту языке, ей ответил хриплый недовольный голос хозяина.

Рембрандт пересек полутемную прихожую, поднялся на несколько ступеней, едва не сломав ноги, и вошел в небольшую, тесно заставленную старой, тяжеловесной мебелью комнату.

Его всегда удивляло, как бедно и неудобно живет Авраам – ведь торговец был богат, даже очень богат.

– Здравствуйте, любезный минхейр ван Рейн! – проговорил хозяин, поднимаясь навстречу гостю. – Чем могу вам служить? Может быть, бокал вина, чтобы сделать разговор более приятным? Впрочем, вы, должно быть, поститесь, поскольку соблюдаете траур по поводу безвременной кончины вашей досточтимой супруги…

– Спасибо, не нужно вина! – отказался Рембрандт, вспомнив неопрятную служанку.

– Как вам будет угодно! Тогда поведайте мне, что привело вас в мое скромное жилище? Может быть, вы хотите посмотреть новые поступления в моей лавке? Есть одна очень красивая греческая статуя, привезли только на прошлой неделе. Для вас она будет стоить совсем недорого…

– Нет, минхейр Авраам, – Рембрандт с сожалением развел руками. – Я и так много вам должен… очень много…

– Какие счеты между друзьями! – Авраам усмехнулся и заглянул в потертую книжицу. – Не так уж много… тысячу двести гульденов… ну и проценты, конечно… Думаю, теперь, после смерти вашей досточтимой супруги, вы сможете рассчитаться… Впрочем, я вас вовсе не тороплю… вы же пришли ко мне с каким-то делом?

– Да, минхейр Авраам, – кивнул Рембрандт. – С делом, и делом довольно странным.

Он опустился в свободное кресло, печально заскрипевшее под его тяжестью, вздохнул и начал:

– Вы знаете, должно быть, что я сейчас выполняю заказ гильдии стрелков.

– Знаю, любезный минхейр! – уважительно кивнул Авраам. – Хороший заказ, хорошие деньги! Надеюсь, вы успешно справитесь с этой работой…

– Не о том речь, – отмахнулся Рембрандт. – Работа над этим групповым портретом уже подходит к концу. Но тут ко мне зачастил один странный господин…

– Странный господин? – переспросил хозяин. – В чем же его странность, любезный минхейр ван Рейн?

– Этот господин… – Рембрандт внезапно замолчал, не находя нужных слов. Тишина в комнате сгустилась, она стала живой и ощутимой, как будто была третьим человеком, третьим участником беседы.

– Этот господин… – повторил Рембрандт. – Я даже не могу сразу сказать вам, в чем его странность – и это-то особенно странно, минхейр Авраам!

Авраам не сказал ни слова, он только склонил голову к плечу, внимательно слушая своего гостя.

– И его лицо… стоит ему покинуть мой дом, и я не могу вспомнить его лицо! А я ведь художник, Авраам, у меня очень хороший глаз! Я прекрасно улавливаю сходство! Мои портреты всегда славились точностью изображения человеческих лиц!

– Это так, – кивнул Авраам. – Я помню, как похоже вы изобразили моего племянника Шмуэля в виде силача Самсона! И гранильщика алмазов Исхака Леви – в виде вашего святого Петра! Конечно, Бог Израиля не позволяет изображать людей, но вы – христианин, вам это позволено, и вам за это платят хорошие деньги.

– Так вот… – Рембрандт провел рукой по лицу, словно стерев с него невидимую паутину. – Я не могу вспомнить его лицо… а когда пытаюсь его нарисовать – выходит мой собственный портрет, как будто я смотрюсь в зеркало…