Стивен Кинг - Чёрный дом

Бесспорный и наследственный суверен этого королевства Шустрик Макстон, который в данный момент очень уж похож на скунса, забившегося в грязную нору, последние девяносто минут только улыбался и пожимал руки, и теперь сыт по горло и первым, и вторым.

— Пит, — рычит он, — где тебя так долго носило? Начинай складывать стулья. И помоги мне загнать всех этих в актовый зал. Пора в путь. Фургоны катятся на запад.

Пит занимает исходную позицию, а Шустрик дважды громко хлопает в ладоши, потом вскидывает руки.

— Слушайте все, — кричит он во весь голос. — Какой, однако, чудесный день подарил нам Господь для нашего замечательного праздника. Лучше просто быть не может!

Конечно же, с ним соглашаются.

— А теперь, друзья мои, вот о чем я вас попрошу. Покажите, что вы довольны и погодой, и праздником, и помощью наших добровольцев и сотрудников.

Ему отвечают громкими аплодисментами.

— Отлично! Знаете что? Как сказал бы Джордж Рэтбан, даже слепой может видеть, как здорово мы проводим время. Я это вижу, но наша программа еще не исчерпана. У нас в гостях величайший диджей, о котором вы только слышали, знаменитый Симфонический Стэн, знаток больших оркестров, он готов открыть свое шоу в актовом зале, танцы и музыка до праздничного обеда, и он обошелся нам очень дешево… только не повторяйте ему мои слова! Итак, друзья и родственники, вам пора попрощаться и позволить вашим близким насладиться музыкой и танцами. А музыка нас ждет неповторимая. Думаю, я тоже закружусь в танце с какой-нибудь очаровательной дамой.

— Серьезно, друзья мои, нам пора надевать туфли для танцев. Пожалуйста, поцелуйте папу или маму, бабушку или дедушку, попрощайтесь, и по пути к воротам вы, возможно, что-нибудь пожертвуете нам на расходы. Для этого на рояле стоит корзинка. Десять долларов, пять, сколько можете пожертвовать, чтобы помочь нам и дальше устраивать вашим близким такие вот праздники. Мы делаем это из любви, но половина ее — ваша любовь.

И за удивительно короткий промежуток времени (Шустрика Макстона такой темп не удивляет, он понимает, что редко кто хочет задерживаться в доме престарелых дольше положенного) родственники успевают обнять и поцеловать своих стариков, собрать малышню и ретироваться на автостоянку. Большинство не забывает по пути подойти к роялю, на котором стоит корзинка для пожертвований.

Едва родственники потянулись к своим автомобилям, Пит Уэкслер и сам Шустрик начинают загонять стариков в дом. Если Шустрик вежлив, хотя бы на словах: «Разве вы не понимаете, миссис Сиверсон, как мы хотим, чтобы вы получили удовольствие от музыки?» — то Пит, конечно же, погрубее: «Давай, старина, пора тебе шевелить копытами». Но оба не забывают про то, чтобы подтолкнуть, кого надо, где-то тихонько, а где и не очень, направляют инвалидные кресла в нужную сторону.

Находящаяся в актовом зале Ребекка Вайлес наблюдает, как некоторые из жильцов «Макстона» развивают опасную для их здоровья скорость. Генри Лайден застыл за коробками с пластинками. Его костюм мерцает, голова — темный силуэт на фоне окна. Не имеющий времени пялиться на грудь Ребекки Пит Уэкслер заводит Элмера Джесперсона в актовый зал и тут же бросается на поиски Торвальда Торвальдсона, главного врага Элмера, делящего с ним комнату M12. Элис Уитерс входит сама и, сложив руки под подбородком, ждет, когда же зазвучит музыка. Высокий, костлявый, с провалившимися щеками, Чарльз Бернсайд появляется следом и быстро отходит в сторону. Когда взгляд его пустых глаз останавливается на Ребекке, по ее телу пробегает дрожь. Следующий брошенный на нее взгляд принадлежит Шустрику Макстону, который толкает инвалидное кресло с Флорой Флорстад. К взгляду добавляется веселая улыбка.

Время — деньги, оно конечно, но и деньги — это деньги, так что пора начинать шоу. Первая волна, говорил ей Генри… так это же и есть первая волна, не так ли? Она смотрит на своего гостя, думает, как спросить, и уже получает ответ, потому что Генри дает ей отмашку: пора.

Ребекка включает розовый прожектор, и голоса практически всех находящихся в актовом зале, даже тех, кто давно уже ни на что не реагирует, сливаются в едином: «А-а-а-х». Костюм, рубашка, гетры Генри Лайдена сверкают в световом конусе, а он сам подплывает к микрофону с вращающейся на ладони правой руки двенадцатидюймовой пластинкой. Его зубы блестят, так же как и густые серебряные волосы, сапфиры в оправе черных очков хитро подмигивают. Генри словно уже танцует… только он и не Генри вовсе; ни в коем разе, Рене, как нравится кричать Джорджу Рэтбану. Костюм, гетры, зачесанные назад волосы, очки, даже дивный конус розового света — всего лишь сценические декорации. Самая удивительная трансформация происходит с Генри, фантастически многоликим человеком. Перевоплощаясь в Джорджа Рэтбана, он становится Джорджем на все сто процентов. То же можно сказать и о Висконсинской крысе, и о Генри Шейке. Прошло восемнадцать месяцев с тех пор, как он доставал Симфонического Стэна из шкафа, тогда он поразил всех на музыкальном фестивале в Мэдисоне, но костюм по-прежнему сидит на нем как влитой, он создан для этого костюма. Они являют собой единое целое, и кажется, вместе перенеслись в настоящее из уже достаточно далекого прошлого.

Вращающаяся на его ладони пластинка напоминает береговой сигнальный шар.

Любую свою программу Симфонический Стэн начинает одной и той же пластинкой — «В настроении». И хоть он не презирает Гленна Миллера, как некоторые фанаты джаза, за долгие годы мелодия эта ему изрядно поднадоела. Но она всегда выполняет порученное ей дело. Даже если у слушающих нет выбора, кроме как танцевать одной ногой в могиле, а другой на банановой кожуре, они танцуют. Кроме того, он знает, что Гленн Миллер, после того как его призвали в армию, рассказал аранжировщику Билли Мэю о своих планах «вернуться с этой войны героем», и ведь сдержал слово, не правда ли?

Генри наклоняется к микрофону, небрежным жестом ставит вращающуюся пластинку на проигрыватель. Аплодисменты толпы сливаются с восторженным: «О-о-ох».

— Добро пожаловать, добро пожаловать, достопочтенные поклонники и поклонницы джаза, — приветствует собравшихся Генри. Его слова вырываются из динамиков бархатным голосом радиокомментатора 1938 или 1939 годов, голосом ведущих программы в дансингах и ночных клубах от Бостона до Каталины. Такого голоса нынче уже не услышать. — Скажите мне, дамы и господа, как, по-вашему, можно ли представить себе лучшую затравку, чем музыка Гленна Миллера? Смелее, братья и сестры, я хочу услышать ваше: «Не-е-е-ет».

Из резидентов «Макстона» (некоторые уже на танцплощадке, другие — вокруг на инвалидных креслах) исторгается коллективный шепот, не крик, конечно, скорее шелест осеннего ветра в голых ветвях. Симфонический Стэн хищно скалит зубы, вскидывает руки, а потом вдруг взмывает в воздух и делает полный оборот, словно танцор, вдохновленный Чиком Уэббом.