Брайан Стэблфорд - Лондонские оборотни

Могу, однако, добавить, что Хадлстоун Мэнор, как представляется, предоставил кров сестрам Св. Синклитики. Это имя звучит не менее странно, чем имя неведомого Св. Амикуса, но такая святая действительно существует.

Поможет ли хоть что-нибудь из того, что я здесь написал, открыть тайну, которая уловила нас в сеть, сказать не могу, и надеюсь, вы не подумаете, будто я развел здесь заурядную мелодраму. Кажется, все мои усилия привели к тому, что у меня развилась склонность постоянно оглядываться и проверять, не следят ли за мной. Согласитесь, эта черта объединяет меня с порядочным числом пациентов доктора Остена. Я не верю в силу магии Харкендера, и еще меньше верю в сказочных лондонских вервольфов, и все же, к своему стыду, испытываю некоторые опасения, не привлекли ли мы невольно внимание тех, кто может причинить нам настоящий вред. С нетерпением жду вашего возвращения, уверен, что оно придаст нашим розыскам более зоркий взгляд и острый ум, чем до сих пор был способен обеспечить я.

Весь в предвкушении встречи

Гилберт.

Часть третья

Блаженство слепоты

Обуздать желание можно, если желание слабо: тогда мысль вытесняет желание и правит противно чувству.

Подавленное желание лишается воли и становится собственной тенью.

Об этом нам повествует «Утраченный Рай» и «Государь», где Разум назван Мессией.

А первоначальный Архангел. Стратег небесного воинства, назван Дьяволом и Сатаной, а дети его — Грехом и Смертью.

Тот, кого Мильтон назвал Мессией — в Книге Иова — Сатана.

Ибо историю Иова приняли обе враждующие стороны.

Мысль искренне презирает Желание, но Дьявол нас уверяет, что пал не он, а Мессия, и, пав, устроил Рай из того, что украл в Аду.

Смотри Евангелие, где Мессия молит Отца послать ему утешителя, то есть Желание, чтобы мысль его обрела Подтверждение; библейский Иегова не кто иной, как тот, кто живет в полыхающем пламени.

Знай, после Христовой смерти он вновь стал Иеговой.

Но Мильтон считает Отца — Судьбой, Сына — Вместилищем чувств, а Духа Святого — Пустотой!

Заметь, что Мильтон в темнице писал о Боге и Ангелах, а на свободе — о Дьяволе и Геенне, ибо был прирожденным Поэтом и, сам не зная того, сторонником Дьявола.

1

Адское пламя трещит, разбрасывая искры. Они падают на его золотое тело, и каждый раз боль и экстаз умножают его внутреннее зрение. Но все, явленное этому взору — горе и скорбь. Он плачет горькими слезами и жаждет блаженства слепоты.

Недостижимая земля покрыта ранами, рубцами и струпьями. Было мгновение, когда казалось, будто они медленно заживают, и близится долгожданный мир. Но пророческий взгляд видит страшные тени. Земля, как нежный спелый плод на ветви вечности, дала приют гнусным тварям, разрушающим ее изнутри. Они еще завернуты в коконы, и только корчатся под поверхностью, но уже готовые вырваться наружу, изрыгая черных пауков и желтых кошек. Их, укусы смертельно ядовиты, а когти остры, как кинжалы.

Если бы он только мог протянуть исцеляющую руку…

Его сердце бьется в груди мощно и гулко, он чувствует свою внутреннюю силу. Он знает, близится пора разъяренных орлов. Они вновь низвергнутся с неба, оседлав волны астрального света. Снова и снова будут они клевать его печень, дабы напомнить: человек не более, чем прихоть судьбы, и все тщеславие этого создания — лишь смущение духа. Есть время терзать и время травить, время дробить и время драть, время сражаться и время сокрушать.

Сатана смотрит на Бога в отчаянной жажде помощи, но Бог бессилен помочь Своему Творению. Он наделил любое преображение особой, лишь ему присущей логикой, сделал каждый жребий неизбежным, позволил времени и пространству развиваться независимо от Него. Но Он лишь оболочка, лишь образ, лишь Альфа и Омега, Начало и Конец, во веки веков…

Аминь!

Волки бегут. Их мир уже превратился в ледяную пустыню. Один отделился от стаи, и оборотил лик к Сатане. В ярких синих глазах слезы милосердия. Что значат его слезы? Чего достигнет его доблестное сердце?

В пещере улыбается богиня. Она простирает прекрасную руку, чтобы коснуться лица освобожденного узника, погладить его щеку, похитить его глаза и забрать навсегда его сердце…

Дэвид Лидиард проснулся. Или, только подумал, что проснулся, вынырнув из гавани блаженной тьмы, в которой укрывался, закрывая глаза. Он сильно вспотел пока он спал, и чувствовал себя усталым и разбитым. У него было странное чувство, как будто он ослеп от невероятно яркого света, преследовавшего его во сне. Это ощущение, конечно, было иллюзией. Когда он открыл глаза, то в сравнительно скромном утреннем свете, струившемся через иллюминатор, отчетливо видел все окружающие его предметы. И все же прошло не менее трех-четырех секунд, прежде чем он увидел волка.

Серый крупный зверь лежал в дальнем углу каюты. Он был невероятно огромен, но в нем не чувствовалось ничего угрожающего. Волк спокойно растянулся на полу, густая блестящая шерсть плотно прилегала к мощному упругому телу, и хотя голова была поднята и обращена к Дэвиду, так чтобы ярко-синие глаза могли наблюдать за человеком, зубы не сверкали в оскале. Взгляд зверя был мирным и задумчивым, совсем не хищным. Его проведение можно было назвать доброжелательным.

Лидиард с изумлением поймал себя на странной мысли: «Наконец-то свершилось, и надо поглядеть этому в лицо. — думал он. — Теперь безумие выступило из тени, чтобы охватить меня».

На всякий случай, он сильно зажмурился, пытаясь окончательно проснуться и отогнать от себя странное видение. На этот раз, когда он открыл испуганные глаза, рядом был только Пол Шепард, поднявшийся с койки и полностью одетый, озадаченно глядевший на него с участием и заботой.

Не такой уж великой неожиданностью было застать его таким, состояние молодого человека значительно улучшилось за последние несколько дней. Периоды бодрствования стали продолжительней, хотя, до сих пор они приходились на ночные часы. Налицо были явные признаки возвращения разума: пропало выражение изумления и беспокойства на лице, появился осмысленный взгляд, часто слышалось связное бормотание, в котором порой можно было четко различить какое-нибудь английское слово. Лишь вчера Таллентайр высказал мнение, что какая бы хворь ни лишила рассудка бедного Шепарда, теперь она ослабила хватку настолько, и он в любой миг мог снова стать самим собой. Это пророчество, очевидно, сбывалось.

Эти яркие синие глаза, прежде казавшиеся пустыми и невинными, теперь смотрели поразительно властно и внимательно.