Энн Райс - Вампир Арман

– Брат, сколько же в тебе мужества! – воскликнул я, поднося к его губам кувшин с водой. Он пил, и по его лицу полосками стекала грязь. Его голова откинулась на каменную стену.

– А ты, дитя, – сказал он, с трудом дыша и чуть-чуть отворачиваясь от предложенного кувшина, – когда ты наберешься сил, дабы избрать себе земляную келью, свою могилу, и ждать прихода Христа?

– Надеюсь, что скоро, брат, – ответил я. Я отступил и вновь поднял лопату.

Я начал раскапывать новую келью, и вскоре в нос мне резко ударил отвратительный запах, который ни с чем не спутаешь. Стоявший рядом монах задержал мою руку.

– Наш добрый брат Иосиф наконец пребудет с Господом, – сказал он. – Да, открой его лицо, дабы мы могли убедиться, что он ушел с миром.

Запах сгущался. Только мертвецы так сильно воняют. Такой запах источают разоренные могилы и телеги для перевозки покойников в районах, где бушует чума. Я боялся, что меня стошнит. Но продолжал копать, пока наконец-то не открылась голова покойника – лысый череп, обтянутый сморщившейся кожей.

Братья, стоявшие за моей спиной, бормотали молитвы.

– Закрывай, Андрей.

– Когда ты обретешь мужество, брат? Только Бог может указать тебе, когда...

– Мужество на что? – Я знаю этот грохочущий голос, этого широкоплечего мужчину, ворвавшегося в пещеры. Я безошибочно узнаю его каштановые волосы и бороду, его короткую кожаную куртку и оружие, висящее на кожаном ремне.

– Так вот чем вы занимаетесь с моим сыном-иконописцем?

Он схватил меня за плечо, как хватал тысячу раз, той же крепкой, похожей на звериную лапу рукой, которая избивала меня до потери сознания.

– Отпусти меня, пожалуйста, несносный, невежественный бык, – прошептал я. – Мы в доме Божьем.

Он потащил меня так, что я упал на колени. Моя ряса затрещала, черная ткань порвалась.

– Отец, прекрати сейчас же и уходи! – воскликнул я.

– Закопать в этих ямах мальчика, который рисует с талантом ангела?

– Брат Иван, прекрати орать. Богу решать, кто из нас и что будет делать.

Монахи побежали за мной. Меня тащили в мастерскую. Всю дальнюю стену, от пола до потолка, занимали ряды икон. Отец швырнул меня на стул у большого тяжелого стола. Он поднял железный подсвечник с дрожащей свечой, осветив все остальные тонкие ритуальные свечки.

Свеча бросала огненные отблески на его огромную бороду. Из густых бровей вылезали длинные седые волоски, закручивающиеся вверх, как у дьявола.

– Ты ведешь себя как деревенский идиот, отец, – прошептал я. – Удивляюсь, как я сам не стал слюнявым блаженным нищим.

– Заткнись, Андрей. Одно мне ясно: здесь тебя никто не учит, как следует себя вести. Пора мне тебя выдрать.

Он влепил мне по голове кулаком. У меня онемело ухо.

– Я думал, что достаточно колотил тебя, пока не привел сюда, но я ошибся, – сказал он. Он наградил меня еще одной затрещиной.

– Святотатство! – воскликнул, склоняясь надо мной, монах. – Этот мальчик благословлен Богом.

– Благословлен кучкой ненормальных, – сказал отец. Он достал из-за пазухи сверток. – Ваши яйца, братья! – презрительно сказал он.

Он положил на стол мягкий кожаный мешок и достал одно яйцо.

– Рисуй, Андрей. Рисуй и напомни этим ненормальным, что ты одарен самим Господом.

– Но картину пишет сам Господь! – вскричал монах, самый старый, чьи липкие седые волосы с течением времени так пропитались жиром, что стали почти черными. Он протиснулся между моим стулом и отцом.

Отец положил на стол все яйца, кроме одного. Нагнувшись над маленькой глиняной миской, он разбил скорлупу, аккуратно собрав в одну половинку желток, а остальное пролив на свою кожаную одежду.

– Держи, вот тебе, Андрей, чистый желток. – Он вздохнул и отбросил на пол разбитую скорлупу.

Отец поднял небольшой кувшин и налил воды в миску с желтком.

– Давай, смешивай, смешивай свои краски и работай. Напомни этим...

– Он работает, когда к тому призывает его Господь, – объявил старец, – а когда Господь повелит ему похоронить себя в земле, жить жизнью затворника, отшельника, он так и сделает.

– Черта с два, – сказал отец. – Сам князь Михаил заказал написать икону Богородицы. Рисуй, Андрей. Нарисуй три, чтобы я мог отдать князю ту, что он хотел, а остальные по его приказанию отвези в дальние владения его двоюродного брата, князя Федора.

– Там все разрушено, отец, – с презрением сказал я. – Федора и всех его людей убили дикие племена. Ты знаешь не хуже меня, отец, что там, в диких землях, не найдешь ничего, кроме камней. Мы заезжали достаточно далеко, чтобы увидеть все своими глазами.

– Мы поедем, если князю так будет угодно, – сказал отец, – и оставим икону в ветвях дерева, стоящего рядом с местом, где погиб его брат.

– Суетное тщеславие и безумие, – вмешался в наш разговор старец. В комнату вошли и другие монахи. Поднялся шум.

– Кончайте голосить и говорите по-человечески! – прикрикнул на них отец. – Дайте моему сыну рисовать. Андрей, смешивай краски. Талдычь свои молитвы, но приступай к делу.

– Отец, ты меня унижаешь. Я тебя презираю. Мне стыдно, что я твой сын. Я твоим сыном не буду. Заткни свой грязный рот, иначе я ничего тебе не нарисую.

– А, узнаю своего милого сыночка – что ни речи, то мед, и пчелы оставили ему свое жало в придачу.

Он опять меня ударил. На этот раз у меня закружилась голова, хотелось покрепче сжать ее руками, но я сдержался. У меня заболело ухо.

– Гордись собой, Иван-дурак! – сказал я. – Как я буду рисовать, если ничего не вижу и даже сидеть не могу?

Монахи закричали. Они спорили друг с другом. Я постарался сосредоточиться на небольшом ряду глиняных кувшинов, подготовленных для смешивания желтков и воды. Наконец я принялся за работу – уж лучше заниматься делом и выбросить их из головы. Я услышал, как отец удовлетворенно засмеялся.

– Давай, покажи им! Пусть знают, кого собираются живьем закопать в куче грязи.

– Во имя любви к Богу, – сказал старец.

– Во имя тупых идиотов, – возразил отец. – Вам мало заполучить великого художника. Вам нужно превратить его в святого.

– Ты сам не знаешь цену собственному сыну. Господь направлял тебя, когда ты привел его к нам.

– Не Господь, а деньги, – сказал отец. Со стороны монахов послышались оханья.

– Что ты им врешь, – неслышно сказал я. – Ты прекрасно знаешь, что сделал это только из гордыни.

– Да, из гордости, – ответил отец, – что мой сын может нарисовать лик Господа и Богородицы как истинно великий мастер. А вы, кому я доверил этого гения, слишком невежественны, чтобы это понимать.

Я начал растирать необходимые пигменты, а потом вновь и вновь перемешивать мягкий коричнево-красный порошок с желтком и водой, пока в них не растворился каждый крошечный комок и краска не стала гладкой, идеально разведенной и чистой. Теперь немного желтого, потом красный.