Энн Райс - Вампир Арман

Но большей частью своего очарования картина была обязана лицам юношей и нескольких стариков, составлявших необъятную процессию, – их маленьким ртам со спокойно сложенными губами и блуждающим по сторонам взорам, словно прямой взгляд вперед мог нарушить чары.

Они шли все дальше и дальше, мимо замков и гор, следуя извилистому пути в Вифлеем.

Для освещения этого шедевра по обе стороны комнаты зажигались десятки стоящих в ряд серебряных канделябров. Толстые белые свечи из чистейшего воска источали роскошный свет. Высоко вверху потрясающая масса нарисованных облаков окружала овал словно парящих в воздухе святых, касавшихся друг друга кончиками пальцев вытянутых рук и взиравших на нас благожелательно и с удовлетворением.

Никакая мебель не скрывала розовые плиты каррарского мрамора, из которых был составлен отполированный до блеска пол, разделенный на большие квадраты извилистыми узорами из вьющихся зеленых растений. Мрамор под босыми ногами казался шелковистым.

Я зачарованно разглядывал чудесный зал. «Шествие волхвов» занимало всю расположенную справа от меня стену, и казалось, что я слышу и приглушенный топот конских копыт, и шарканье шагов странников, и шуршание кустарника с красными цветами, и даже отдаленные крики охотников, мчавшихся вместе с изящными борзыми собаками по невидимым вдалеке горным тропам.

Мастер стоял в самом центре зала. Привычный наряд из красного бархата он сменил на свободную, длинную, скрывавшую ноги до самых ступней мантию из золотой ткани, с длинными, доходившими до запястий, широкими рукавами.

Волосы образовали вокруг головы желтоватый блестящий ореол и мягко падали на плечи.

На мне было такое же широкое одеяние, простое и легкое.

– Иди ко мне, Амадео, – сказал он.

Я был слаб, ужасно хотел пить и едва держался на ногах. Однако он все это знал, и любые оправдания были бы неуместны. Я делал один неуверенный шаг за другим, пока не добрался до его протянутых рук.

Его ладони легли мне на затылок.

Он приблизил губы. Меня охватило благоговейное предчувствие страшного конца.

– Сейчас ты умрешь, чтобы остаться со мной в вечной жизни, – прошептал он мне в ухо. – Не бойся ни на секунду. Твое сердце в моих руках, а значит, в безопасности.

Его зубы впились в меня, глубоко, жестко, с остротой двух кинжалов, и в моих ушах загрохотало мое собственное сердце. Все мои внутренности съежились, а желудок свело от боли. Однако при этом по венам разлилось безграничное блаженство, устремившееся к ранам на шее. Я чувствовал, как моя кровь бежит навстречу моему господину, навстречу его жажде и моей неизбежной смерти.

Даже мои руки были скованы небывалыми, вызывавшими трепет ощущениями. Мне показалось, что я внезапно превратился в безвольное скопление раскаленных нитей, а Мастер тем временем с тихим, явственным звуком неторопливо пил мою кровь, а точнее, мою жизнь. Звук его сердца, медленный, ровный, гулкий стук, отдавался у меня в ушах.

Словно по волшебству боль в моих внутренностях преобразовалась в ощущение невыразимого словами восторга; тело лишилось веса, я утратил сознание себя самого в пространстве. Его сердце билось внутри меня. Мои руки нащупали его длинные атласные локоны, но я не цеплялся за них. Я плыл, поддерживаемый только настойчивым биением сердца и стремительным потоком моей крови.

– Я сейчас умру, – прошептал я. Такой экстаз не может длиться вечно.

Весь мир вдруг исчез, как будто испарился.

Я стоял в одиночестве на продуваемом ветрами, заброшенном морском берегу. Это была та же земля, куда я уже совершал путешествие, но теперь она резко изменилась, лишенная сияющего солнца и изобилия цветов и красок. Там были и монахи, но их рясы замело пылью, они потемнели и пахли землей. Я узнал их узкие бородатые лица, жидкие сальные волосы и черные войлочные шляпы. Я хорошо их знал. Мне были известны их имена. Я видел грязь под их ногтями, голодный блеск запавших глаз. Они манили меня за собой.

Ах да, туда, где и есть мое место. Мы взбирались все выше и выше, пока не оказались на отвесном обрыве. Вдалеке, слева от нас, виднелся стеклянный город... Но каким же он был покинутым и пустым!

Вся расплавленная энергия, освещавшая его бесчисленные прозрачные башни, угасла, исчезла, словно ее источник иссяк. Ничего не осталось от пламенеющих красок – только мрачные, тусклые тона под безликой гладью безнадежного серого неба. Как же грустно было видеть стеклянный город, лишенный волшебного огня...

От него доносился целый хор звуков, среди которых особенно выделялся один: приглушенный звон стекла, бьющегося о другое стекло. Никакой музыки. Только смутное, но явственное отчаяние.

– Иди же, Андрей, – сказал мне один из монахов. Его грязные руки с прилипшими к ним кусочками запекшейся земли дотронулись до меня и потянули за собой, причиняя боль пальцам. Я опустил глаза и увидел, что они у меня тонкие и совершенно белые. Суставы блестели, как будто с них уже сорвали плоть, но это была лишь иллюзия.

Обвисшая, как и у них, кожа прилипла к костям. Перед нами появились воды реки, полной льдин и огромных скоплений почерневшего плавника, она темным озером разлилась по равнине. Нам пришлось идти по обжигающе холодной воде. Но мы не останавливались, все четверо: трое монахов и я. Над нами возвышались когда-то золотые купола Киева. Это был наш Софийский собор, выстоявший после жутких кровопролитий и пожарищ, устроенных монголами, опустошившими город, уничтожившими большую часть его богатств и населения.

– Идем, Андрей.

Я узнал эту дверь. Она вела в Киево-Печерскую лавру. Только свечи освещали глубокие пещеры, и повсюду царил запах земли, заглушавший даже вонь засохшего пота на грязной, нездоровой плоти.

В руках я сжимал шершавую деревянную ручку маленькой лопаты. Я вонзил ее в кучу земли. Я вскрывал стену из мягкого камня, пока мой взгляд не упал на человека, не мертвого, но грезящего под слоем грязи.

– Все еще жив, брат? – прошептал я этой душе, захороненной по самую шею.

– Все еще жив, брат Андрей. Дай мне лишь то, что меня подкрепит, – произнесли потрескавшиеся губы. Белые веки так и не поднялись. – Дай мне лишь самую малость, чтобы наш Господь и Спаситель Христос избрал время, когда мне будет позволено вернуться домой.

– Брат, сколько же в тебе мужества! – воскликнул я, поднося к его губам кувшин с водой. Он пил, и по его лицу полосками стекала грязь. Его голова откинулась на каменную стену.

– А ты, дитя, – сказал он, с трудом дыша и чуть-чуть отворачиваясь от предложенного кувшина, – когда ты наберешься сил, дабы избрать себе земляную келью, свою могилу, и ждать прихода Христа?

– Надеюсь, что скоро, брат, – ответил я. Я отступил и вновь поднял лопату.