Дэннис Крик - Судьба вампира

Виктор почувствовал слабое, но настойчивое гудение в венах. Постепенно оно передалось и Тэо. Рука писателя подрагивала, прощупывая набухшие струны вен.

За миг до истины Тэо повернулся, рубашка соскользнула… И Виктор увидел черную татуировку, украшающую его правое плечо.

Анк — символ бессмертия, объединял крест и круг, а в круге — пустоту рассекал бликующий трехгранный клинок. Писатель вспомнил слова орнана. Клинок и крест… Орден Тарота… — Не лучшее твое решение.

Вампир отпрянул от жертвы.

— Крукс ансата… крест и рукоятка… — зашептал Виктор Мурсия, не отрывая взгляда от тайного знака.

— Да. Крест — символ жизни, объединяет круг — символ вечности. А клинок рассекает эту композицию, обозначая прекращение эры бессмертных. Он как бы говорит, что нет лучшей жизни, чем жизнь человеческая, смертная.

Виктор оглянулся вокруг, словно искал кого-то. Но, не найдя поддержки извне, вдруг упал на пол и стал извиваться, как кошка. Спина его прогибалась и пучилась, ноги и руки выворачивались в неестественных позах. Изо рта вырывались дикие стоны.

— Иди спасай других, орнан…

— Я пришел помочь тебе, Виктор Мурсия. Ибо призвание мое — спасать заблудших и убивать тех, кто никогда не даст им шанс на избавление, — Тэо смотрел на его мучения — ломки существа неведомого — получеловека-полувампира и пытался быть убедительным.

— У меня больше нет сил ждать!

— Ты должен терпеть, — промолвил орнан, представляя, что за чувства сейчас борются в душе писателя.

Вдруг Виктор напрягся, приподнялся, протянул руки к Тэо и схватил его за ворот.

— Все это время я только и слышу от тебя «Терпеть, терпеть, терпеть! Ты должен терпеть!» Но сколько мне еще терпеть? К Анне мы не приблизились ни на шаг! Я теряю силы на глазах, я превращаюсь в ходячего мертвеца… я умираю… а тебе хоть бы что!

Тэо не пытался освободиться от его хватки, он словно не замечал неприятной тряски и всех безуспешных попыток вывести его из себя.

— Сколько держалась твоя жена?

— Неделю.

— Неделю… Господи, срок на исходе! Я не выдержу больше.

— Неизвестно, на что способен твой организм. Он должен быть выносливее…

— Ты не знаешь, что это такое… Если я немедленно не выпью чьей-нибудь крови, то умру!

— Не умрешь.

— Ты ведь не знаешь обо мне ничего… Ничего из того, что было раньше в моей жизни. Ничего… Может, я достоин этой участи?

— Это не отменяет того факта, что у тебя есть шанс. Я это знал, поэтому и появился. Еще тогда на кладбище ты мог спокойно перекусить горло сторожу и насытиться. Однако ты этого не сделал. Тогда я и выбрал тебя.

Слезы текли из глаз писателя. Тэо коснулся его лица, поддел одну из них указательным пальцем и поднес руку к его глазам. — Видишь вот это? Вампиры не плачут.

Собери всю свою волю, все силы и терпи. Ничто другое оправданием не будет. В первую очередь для тебя самого. Во вторую очередь для бога.

Виктор уронил голову на грудь.

— Я хочу умереть…

У меня давно уже нет ощущения, что все происходит здесь и сейчас. Я словно нахожусь в глубоком сне, и дни пролетают незаметно, как одна сплошная череда событий и дел. Я сам себе кажусь незримой тенью, которую никто не видит, но все боятся. Это невозможно выдержать… — глаза его горели, он перехватил руку Тэо и поднес ее ко рту. Клыки впились в кисть, но не прокусили кожу. Виктор застыл на краю бездны, заглянув в глаза Бессмертию.

Тэо выдернул руку.

— Не делай роковой ошибки, — и потер запястье в том месте, где к нему прикоснулся вампир.

— Ты лжешь мне! — голова писателя затряслась, как в приступе лихорадки, на губах закипела пена.

— Я не верю никому и ни во что! И тебе не верю! Неужели ты действительно думаешь, что способен истребить всех вампиров в мире? Их десятки, сотни! У тебя не хватит сил, чтобы остановить их распространение, каким бы могущественным орнаном ты ни был.

Скоро они пожрут всех и каждого. И этот город превратится в ад!

Все погрязнут в кровавой бойне, которую устроят властители мира сего! Проклятые души одиночек-убийц, предателей и лицемеров, их пособников. Каждый из них сильнее любого человека, каждый из них бессмертен…

— Не думай о судьбе мира, думай о своей собственной судьбе, писатель.

— Моя судьба уже предрешена!

— Это неправда. Ты сам волен выбирать… — Я выбираю кровь!

— Ты обманываешь сам себя. Не кровь тебе нужна, но жизнь.

— Говоришь, ты пришел помочь мне? И в твоем милосердии нет ни капли корысти?

Но это неправда.

Тебя мучает страх… ты боишься… И мечтаешь избавиться от страха… Внутри своей души ты давно воюешь с призраками прошлого. Твое желание убить всех вампиров по меньшей мере наивно, оно невыполнимо, и ты это знаешь лучше меня. Средствами этой войны ты хочешь отделаться от чувства, которое гложет твою душу уже много лет. Ты лелеешь тот миг, когда перестанешь испытывать страх!

Я знаю, что тобою движет. И это не благородство, нет. Не желание помочь однажды укушенному, а именно страх быть настигнутым теми, на кого ты так рьяно охотишься. Он заставляет тебя скитаться по миру в поисках оживших мертвецов!

Но твой бег не вечен, когда-нибудь ты остановишься. Потому что от самого себя не убежать, мудрец, не скрыться…

— Да, ты прав. Я боюсь. Но в моем страхе нет лицемерия. В нем таятся отвага и решимость. Если бы я не верил в то, что спасу тебя… — их взгляды встретились: кричащее отчаяние вампира и холодная решимость человека. Первобытный страх перед неизвестным и непоколебимая уверенность в своих силах.

— …Если бы не верил… то, не задумываясь, убил бы тебя.

Менкар/Сезон крови

Вернуться домой его заставила тревога.

Мрачные мысли овладели молодым поэтом. Они уносили его к Камелии.

Закопав остатки последней добродетели на задворках собственной души, он похоронил вместе с ними и свою вину перед ней. И, водрузив надгробный камень с надписью «Прощай, прежний Люций», стал дышать ровнее.

Но в этот день отчего-то дыхание его было сперто. Скорбное чувство потери, неведомой, но явной, томило измученную душу. Уйти из города, не узнав его истинную причину, означало бы навсегда обречь себя на страдания, которых можно было избежать.

Поэтому осторожно, стараясь незамеченным проскочить мимо бывших соседей, он пробрался в Лунную Бухту, а потом и на территорию родного двора.

Люций еще издалека увидел, что дверь в его дом сломана. Она покосилась. Верхняя петля была наполовину вырвана из дубового косяка и болталась в проеме. Предчувствие опасности ворвалось в его душу с той же стремительностью, с какой, вероятно, и была сорвана эта дверь.