Александр Варго - Льдинка
Затем голос ненадолго покинул его, и он как ни в чем не бывало принялся за начатое. Боли в изувеченном пальце он не чувствовал, хотя кровь вовсю капала из раны. Оставалось совсем немного, он уже видел расплывчатые контуры тела под толщей льда. Еще немного… еще чуть-чуть…
Скоро Яна вообще перестала выходить наружу. Вроде ничего особенного, все понимали ее состояние, но… Свои дела она тоже делала прямо там, в палатке. Как ребенок. Примерно в пять утра Тима с Антоном вылетали оттуда пулей. За Яной убирала Злата, с какой-то молчаливой покорностью, Тима помогал чем мог, стараясь не дышать носом. Он ненавидел себя за то, что ведет себя не совсем как подобает мужчине, за то, что Яна вызывает у него глухое раздражение, но ничего не мог с собой поделать.
Кусок не лез в горло, хотя он знал, что есть нужно. Оттуда, где лежала Яна, изредка доносились какие-то булькающие звуки, иногда она стонала, начинала кого-то звать. Он боялся даже смотреть в сторону палатки, в его воображении она казалась ему зловещим склепом. Но если глаза не видели, то уши слышали, не будешь же постоянно сидеть с затычками в ушах?
Злата согрела чаю и попыталась предложить Яне, но та просто оттолкнула ее, чудом не ошпарив себя кипятком.
Ближе к обеду Тух-Тух позвал Тиму поговорить и на полном серьезе высказал предложение, от которого он на некоторое время потерял дар речи.
– Ей нужно помочь уйти. Надеюсь, ты понимаешь, на что я намекаю, – глядя прямо в глаза юноше, сказал Тух-Тух.
– Ты… что, предлагаешь убить ее? – спросил Тима, когда наконец смог открыть рот.
Тот утвердительно кивнул.
– Ты же видишь, как она мучается. Скоро твоя подруга станет настоящей слонихой. Уверен, с мозгами у нее происходит то же самое, – продолжал он с ужасающим спокойствием патологоанатома, который наткнулся на некую малоизученную опухоль. – И это не слоновая болезнь, я знаю точно. Она просто распухает, как грелка, которую накачивают воздухом, и рано или поздно она лопнет. И, судя по всему, у нее разжижаются кости. Интуиция подсказывает мне, что ждать осталось недолго. Один дьявол знает, что с ней, так как в бога я не верю.
– У тебя вытатуирован крест, – почему-то сказал Тима, все еще ошеломленный предложением норвежца. Самое поразительное, что у него даже не возникло мысли послать его по известному адресу и заорать в лицо: «Что ты несешь, проклятый ублюдок!». Нет, он просто стоял, в бессильном отчаянии опустив плечи, и молча слушал его.
– Мой крест не имеет никакого отношения ни к православию, ни к вере в бога вообще, Тимофей. Я знаю одну точку на шее. Айн момент, и все, она просто уснет и даже ничего не почувствует, – с нажимом говорил Тух-Тух. – Даже с ее складками я быстро найду нужное место.
– Нет, Тух-Тух. Я на это не пойду, – сдавленно проговорил Тима.
Норвежец принял свою излюбленную позу (скрещенные руки на груди) и спросил:
– Вам нравится наблюдать за ее страданиями?
С несчастным видом Тима покачал головой.
– Тогда думайте, – голос Тух-Туха вдруг стал жестким, им словно можно было резать металл. – С Дильсом я пока не говорил, у него нервы на пределе. А ты самый уравновешенный из них, кроме того, она твоя подруга. Но решать что-то нужно.
Не дожидаясь ответа от Тимы, он ушел.
Ближе к вечеру начался настоящий кошмар – Яна стала кричать. Она кричала так, что у Тимы кровь смерзалась в ледяные хрусталики, а на голове шевелились волосы. Бледный как простыня, Костя выскочил наружу, зажимая руками уши. Все остальные неподвижно сидели в каком-то жутком оцепенении, будто их закатали в лед. После очередного затишья лица немного расслаблялись, они надеялись, что девушка сама устала от собственных воплей, но перерыв оказывался незначительным, и все начиналось заново. Хуже того, она кричала уже беспрерывно, на одной высокой ноте, и Тима молился, чтобы у нее порвались голосовые связки или она потеряла сознание, но эти страшные вопли не прекращались, и ему начинало казаться, что они будут длиться бесконечно, пока они все не сойдут с ума. Затем крики перешли в захлебывающийся безумный смех. Антон не выдержал и забрался в один из лазов. Костя нетвердой походкой вышел за ним. Один лишь Тух-Тух спокойно посматривал на палатку, шумно допивая чай. В какой-то момент Тима встретился с ним глазами.
«Ты говорил с другими о нашем разговоре?» – безмолвно спросил он.
Тима отвел взгляд, и на лице норвежца за-играла презрительная улыбка. Смех оборвался, сменившись криками, и они становились все громче и яростнее, Яна уже не кричала, она орала, ОРАЛА так, словно ее тело разрывали плоскогубцами, а раны поливали уксусом. Дильс выпрямился, взял фонарь и неуверенно направился к палатке.
«Она сожрет его, – откуда-то выплыла у Тимы идиотская мысль. – Она долго голодала, но теперь обед сам пришел к ней. Але, месье, кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста…»
– Нож! – раздался голос Дильса, и Тима вздрогнул. – Принесите кто-нибудь нож!!!
Нож?! Зачем ему понадобился нож? Лицо Тух-Туха озарилось плотоядной ухмылкой:
– Полагаю, он собирается не колбасу там резать.
Он медленно достал свой нож с костяной рукояткой и двинулся к палатке. Злата бросилась ему под ноги.
– Нет! – закричала она, но Тух-Тух без труда (и вместе с тем мягко) отодвинул ее в сторону.
Тима сидел как каменный истукан, не в силах пошевелить пальцем; зажал уши руками, но кошмарные крики все равно были слышны. Что они собираются делать? Он встал. Стряхнул с колен и рукавов крошки, которых там, в общем-то, не было. И пошел туда, откуда доносился нечеловеческий вой.
Из палатки уже вылезал Тух-Тух, вид у него был недовольный, словно там внутри он ожидал увидеть еще кучу алмазов. Следом за ним выполз Дильс. Между тем крики стали стихать, им на смену пришли жалобные завывания.
– Мы разрезали на ней одежду, – сказал Дильс. Лицо его было землистого цвета, руки тряслись мелкой дрожью. – Она ей… давила.
Сам не понимая, что он делает, Тима вырвал у Дильса фонарь и заглянул внутрь. Его тут же окатила тяжелая волна спертого воздуха, но то, что предстало перед его взором, оказалось куда хуже вони. Лежащее внутри тело уже с трудом можно было назвать человеческим. Гора рыхлого мяса, слегка колышущегося, на стеганых штанах и свитере длинные надрезы, наружу вывалились огромные морщинистые складки. Он смотрел, не в силах пошевелиться от этого зрелища. Неужели эти серые испещренные морщинами мешки и есть тело Яны?! Он видел темные вены, проступающие на складках, и его чуть не вырвало. Лица Яны он не видел, но, сказать откровенно, был безумно рад этому. Она что-то замычала, и палатка затряслась – вероятно, она отлежала бок и решила перевернуться.
Вне себя от ужаса, Тима вылетел наружу и наткнулся на Дильса с Тух-Тухом.
– … говорил с Тимофеем, – объяснял норвежец Дильсу, и он понял, о чем шла речь.
– Нет, – ответил Дильс.
– Это уже не человек, – напирал Тух-Тух, с явной неохотой пряча нож.
– Не тебе решать ее судьбу, – сказал Дильс и пошел успокаивать Злату.
– А кому, Дильс?! – крикнул ему вслед норвежец, но тот не ответил.
– Вы изрезали ее одежду? – спрашивала Злата, и, когда Дильс кивнул, она задала вполне логичный вопрос: – Но она же замерзнет?
– Для нее это уже не так важно, – сказал Тух-Тух.
Глаза Златы загорелись такой необузданной яростью, что даже Тух-Тух отпрянул.
– Ничего не видишь, кроме своих камней?! Да будь ты проклят, и весь твой род! И будь проклят тот день, когда мы нашли тебя! Нужно было оставить тебя подыхать в снегу!
– Спасибо за ласковые слова. – Тух-Тух быстро взял себя в руки. – А насчет моих потомков можешь не беспокоиться – у меня никого нет. Был сынок, да и тот отдал концы.
Яна закричала снова. Тима тихо застонал, приказывая держать себя в руках. Когда же закончится этот кошмар?!!
Ночь тянулась бесконечно. Антон спал в палатке Дильса, Тима и Злата всю ночь провели снаружи, изредка Злата заглядывала к Яне. Оно (называть то бесформенное существо с толстыми складками человеческим именем у Тимы не поворачивался язык) что-то громко бормотало, чавкало, потом стонало, и стоны эти напоминали завывания смертельно раненой медведицы, нашпигованной пулями, потом хихикало и снова бормотало, и весь этот ужас повторялся снова и снова, как пленка, которую постоянно прокручивают с самого начала.
Где-то полшестого утра Тима согрел чаю. К тому времени оно притихло, он только видел, как слегка дергаются бока палатки. Если бы оттуда доносились охи и вздохи, он бы решил, что там уединилась любвеобильная парочка. Тима сел рядом со Златой.
Они молча сидели возле догорающей свечи, каждый думал о своем. Злата вспоминала Аммонита, подаренный им хрусталик лежал в кармане, и она нет-нет да касалась его пальцами, чувствуя его приятную гладкую поверхность. Она вспоминала его любовь к ней, чистую и непосредственную, как любовь ребенка к своей матери, безо всяких условностей, когда любят не за что-то, а просто потому, что ты есть…
