Евгения Грановская - Иероглиф смерти

Человек в кресле пошевелился. Открыл глаза и посмотрел на окно, подсвеченное уличным фонарем. На миг ему показалось, что капли, усеявшие стекло, складываются в буквы и слова.

Он встал с кресла и подошел к окну. Там, за окном, кто-то был. Кто-то стоял во мраке, заглядывая в окно. Неясный силуэт, который был чуть светлее окружающей его ночной тьмы. Глядя на этот силуэт и стараясь не потерять его во мраке, он приник к холодному стеклу – прижался лбом, положил на него ладонь, чувствуя кончиками пальцев живительный, бодрящий холод.

Сегодня тьма была снова не страшна. Совсем не так, как вчера… И не так, как будет завтра.

Завтра тьма снова станет зловещей и страшной. Она войдет в него, сделает его своей частью, поглотит его и обезличит. И поэтому он боялся кромешной тьмы. Так сильно, что никогда не гасил свет полностью.

Свет… Его не могло быть много или мало. Достаточно было полоски света под дверью. Но стоило свету исчезнуть, стоило тьме вытеснить из своей страшной утробы последний блик, как тьма эта мгновенно наполнялась чудовищами.

Шорохи, чудящиеся ему по ночам, были зловещими и угрожающими. Иногда, просыпаясь по ночам, он отчетливо слышал их, и тогда его кровь холодела в венах, а сердце цепенело в груди. И в этих шорохах, доносящихся из темноты, ему чудился шепот чудовищ, которые все ближе подступали к его кровати, обещая лишить его жизнь всяческого смысла и превратить ее в кошмар разочарований и несбывшихся надежд. И тогда он молил об одном – о том, чтобы этот шепот утих и чтобы чудовища, таящиеся во тьме, оставили, наконец, его в покое.

Но сегодня этого не будет. Сегодня тьма дружелюбна, потому что во тьме этой он видит силуэт, который светлее окружающего мрака – светлее и сильнее.

Но пора действовать. Пора выполнить обещанное.

Сегодня все будет сложнее, чем обычно. Они наблюдают, они следят, они думают, что окажутся хитрее его. Но это не так.

Он отпрянул от стекла, повернулся и зашагал к вешалке. Надел куртку, снял с крючка собачий поводок и связку ключей. Планшетный компьютер, купленный несколько дней назад, лежал в машине.

2

За окнами лил дождь, но живой огонь, полыхающий в кабинетном камине, давал достаточно тепла, чтобы согреть даже в самую лютую стужу. Депутат Логинов сидел в кресле, закинув ноги на пуф, и задумчиво смотрел на объятые пламенем березовые поленья. Он был одет в мягкий серебристый халат и домашние льняные брюки. Прядь не по возрасту седых волос выбилась из «мраморной» прически и упала Логинову на лоб, придав ему «вполне человеческий», как сказала бы когда-то его жена, вид. В длинных пальцах Александра Васильевича поблескивал, преломляя отблески огня, бокал с коньяком.

В дверь кабинета постучали.

– Да! – громко сказал Логинов, чувствуя досаду из-за того, что кто-то нарушит столь приятное его душе одиночество.

В кабинет вошла Алена.

– Пап… – робко окликнула она. – Можно с тобой поговорить?

Логинов скосил глаза на дочь.

– Что тебе нужно? – холодно спросил он.

– Я хотела спросить… – Голос дочери чуть окреп, и это было неприятным признаком. – Я хотела узнать, долго мне еще тут сидеть?

– Столько, сколько я посчитаю нужным, – сказал Логинов и снова повернулся к камину.

Алена некоторое время мялась возле двери, а затем сказала, и голос ее дрогнул от гнева и волнения:

– Это нечестно. Не обязательно держать меня под замком, папа! Ты можешь просто приставить ко мне охрану!

Александр Васильевич не ответил. Он поднес бокал к губам и пригубил коньяка.

– Я устала, – сказала Алена. – Я больше так не могу.

– Не можешь? – Логинов холодно усмехнулся. – Нужно уметь отвечать за свои поступки. То, что сейчас происходит, – это прямое следствие твоих «шалостей».

– Моих?

– Твоих. И «шалостей» твоих чокнутых, распутных подруг.

Логинов не видел лица дочери, но знал, что в этот миг оно побледнело.

– Папа, я знаю, что виновата, – сказала она дрожащим голосом. – И я уже достаточно себя наказала.

Он презрительно дернул уголком губ:

– Наказала? Дура. Что ты можешь знать о наказании?

– Побольше, чем ты! – гневно выкрикнула Алена. – Думаешь, я не знаю, кто ты такой?

Александр Васильевич медленно, убийственно медленно, повернул голову и посмотрел на дочь холодными, прозрачными глазами.

– Что ты сказала?

– Что слышал! Думаешь, я не знаю, почему погибла мама? Я все знаю!

– И что же ты знаешь?

– Я была маленькая, но я была не дура! Я видела, как ты на нее орал в тот вечер! Видела, как она собирала вещи! Я помню, что ты крикнул ей вслед!

Некоторое время Логинов молчал, потом усмехнулся и презрительно обронил:

– Дура. Ничего ты не знаешь.

– Это твой холуй Пак перерезал у машины тормозной шланг, – сказала Алена дрожащим, осипшим от волнения голосом. – Но приказал ему ты. Ты приказал убить маму, я это знаю! Так что не надо мне говорить про наказание! И не надо напоминать мне о моих «шалостях»! Моя вина только в том, что я твоя дочь!

Александр Васильевич поморщился. Звук голоса дочери досаждал ему, а глупости, которые она несла, его утомляли.

– Я устал от твоего бреда, – сухо проговорил Логинов. – Отправляйся к себе.

Алена сжала кулаки.

– Я ненавижу тебя! – выкрикнула она. – Ненавижу этот дом! Ненавижу все, что с тобой связано!

– Правда? – На этот раз усмешка Александра Васильевича была снисходительной. – А что ты вообще любишь? Себя? Своих похотливых подружек, с которыми ты так весело проводишь время? Ты – гнилое семя. Похотливая извращенка – такая же, как твоя покойная мать.

Лицо Алены дрогнуло, глаза наполнились слезами.

– Ты… не можешь держать меня здесь против моей воли.

Логинов вздохнул.

– Отправляйся к себе, – устало сказал он.

– Нет!

И тогда он снова посмотрел на нее – таким холодным, змеиным, завораживающим взглядом, что Алена не выдержала, отвела глаза и сникла, присмирела.

– Иди к себе и посмотри какой-нибудь фильм, – сказал Логинов.

– Меня уже тошнит от фильмов, – прошелестела в ответ Алена. Она подняла на него покорный взгляд и робко добавила: – Скажи, чтобы мне снова включили Интернет.

Пару секунд Логинов размышлял, затем кивнул и сказал:

– Хорошо. Я распоряжусь, чтобы его включили.

– Спасибо.

Алена повернулась и вышла из кабинета.

Вскоре Логинов снова чувствовал себя спокойно и умиротворенно. Он давно привык к вспышкам гнева дочери. И обвинения ее он выслушивал не впервые. Он видел в ней полное отражение своей покойной жены – со всеми ее недостатками, некоторые из которых были по-настоящему омерзительны. Что ж… двадцать пять лет назад его угораздило жениться на лесбиянке. Но это не самое худшее, что могло случиться с ним в жизни. В конце концов, это даже не страшно, это просто смешно. И, конечно, за это не убивают. За это просто выгоняют из дома.