Каменное перо - Павел Георгиевич Козлов
И Принц хлопнул дверью.
И снова путаница. Принц утверждал, что его мысли в те дни не поддавались никакой систематизации. Он пытался постичь предательство Батафи, прокручивал в голове их диалог. Но было ли предательство? Был ли диалог?
Принц начал сомневаться в собственном рассудке. Он не знал, как достучаться до шута, а тот никак не давал о себе знать. Даже имея на руках его таинственную посылку, Принц не мог заставить себя полностью поверить в реальность того туманного разговора. Все происшествие начинало казаться ему ужасной шуткой Сказочника. Как это можно было объяснить иначе?
Он находил доверчивых и нуждающихся людей. Наверняка при этом Сказочник и добряк Хмурый Лоренцо состояли в сговоре, иначе и быть не могло. Потом… Потом Сказочник доводил свои авторов до исступления и заставлял их поверить во всю эту чепуху про Батафи. Возможно, он и правда знал что-то о прошлых злоключениях Принца и как-то использовал его страхи. Отравил его. Вызвал галлюцинации. Обманул. В эту теорию очень хотелось верить, но она не вязалась с реальностью. А реальность не вязалась сама с собой. Была ли она реальностью? Когда Принц начал сходить с ума? Еще в замке? А была ли Изабелла?
Он кое-как заканчивал роман. Иногда он даже забывал о происхождении первоисточника и тогда ему писалось легко. Но редкие часы без пера были сущим кошмаром.
Иногда во сне он сидел один в темной комнате при скудном свете потухающей свечки и слушал голоса своих предшественников. Он до сих пор не мог их различить, но они странным образом успокаивали его. Некоторые голоса из хора совершенно явно были разъярены, а другие отчитывали его с холодной учтивостью, но он не держал на их зла. Он почему-то знал, что на их месте вел бы себя точно так же.
Еще он много раз вспоминал последнюю беседу со Сказочником и никак не мог решить, что действительно было сказано, а что его воображение досочинило за него.
Когда в романе была поставлена последняя точка, Принц еще полчаса сидел за столом, крутя в руках каменное перо и пытаясь отсрочить неминуемый визит к работодателю. Он решился лишь на следующее утро.
– Ах, вы дописали, – поздравил его Сказочник. – Вот ваше вознаграждение.
Он небрежно уронил перед Принцем очередной, третий по счету, кошелек. Поскольку сбережений к тому времени у Принца почти не оставалось, и его наружность снова пришла в некоторое запустенье, он без сожалений завладел кошельком и поместил его себе в карман. Третий транш по размеру был абсолютно тем же, что и два предыдущих.
– На что вы думаете употребить оставшиеся два дня? – прямо спросил его Сказочник.
– Как? – изумленный Принц медленно опустился на стул. – Осталось всего два дня?
– Неужели вы думаете, что моя находчивость, или, если вам будет угодно, мое коварство, простирается на общепринятый календарь? Здесь я не могу ничего завуалировать, исказить и переставить. До наступления августа и вправду осталось два дня. Увы!
– Я выполнил обязательство по количеству слов…
– Свое. А в Контракте явно сказано о четырех законченных произведениях. И о том, что опись долга содержится в отдельном документе, заверенном Гильдией. То есть мной. Но я никогда не искажаю числа. Вы ведь этот момент тоже в свое время проглядели или не запомнили?
– И велик ли долг? – спросил Принц вместо ответа.
– Сразу к делу? – ухмыльнулся Сказочник. – Нравится мне эта ваша особенность. Нет, долг невелик. Несколько страничек вашим почерком.
Принц подумал об Изабелле.
Он ведь никогда всерьез не рассчитывал на то, что ему снова доведется увидеть ее. Правда? Он верил в прощение ровно настолько, чтобы предательски вписать ее как своего преемника. Но еще раз прогневать ее! еще раз обидеть ведьмочку! Подойти к ней с такой абсурдной просьбой… О чем он думал тогда? Он, как и все безответно влюбленные смертные, совершал глупые поступки во имя несбыточных надежд. Очень легко питать несбыточные надежды, покуда их объект далеко. Но как легко они рассыпаются в прах. Как высоко они нас уносят, и как мало нужно для того, чтобы сорваться на землю.
Был только один способ доказать Изабелле свою любовь. Никогда не попадаться к ней на глаза.
Он сможет написать три страницы достойного текста. Он получит свои деньги, а потом храбро посмотрит в лицо необходимости как-то жить дальше. Он обязательно сможет завершить сказку.
Но он не смог.
В первый день муза отказывалась его посещать. Он даже сделал какие-то наброски, но испытал такое отвращение к написанному, что тут же порвал лист.
Он начинал понимать, зачем в его комнате был установлен хронометр. Он провел больше времени, посматривая на циферблат, чем глядя на лист бумаги. Сказочник знал, что делал.
Во второй день, в последний день июля, он пришел на работу с первыми лучами солнца и тут же засел за свою сказку, но вдохновение снова его подвело. Принц ненавидел свою беспомощность, ненавидел до слез, но ненависть не дала ему ничего, кроме еще нескольких бесцельно потраченных часов. Стрелки хронометра неумолимо бежали вперед. Он пренебрег обедом, и к вечеру ему сделалось настолько дурно, что он чуть было не потерял сознание. Когда, пребывая уже в полубреде, он нащупал один отдаленно пригодный сюжет и лихорадочно заскрипел пером по бумаге, его рука настолько ослабела, что вместо разборчивых букв она выводила какие-то потусторонние каракули. Принц дал волю слезам и припал лицом к столу. Он заснул. Часы пробили полночь.
Он никогда раньше не слышал, как звонили эти часы. Видимо, хронометр был заведен только для того, чтобы отмечать смену дня. Принц пробудился и отупело посмотрел на догоревшую свечу. Кромешная темнота уже привычно разбавлялась неизвестно откуда проникающим в комнату светом.
Все было кончено.
Он не успел.
Изабелла стала должником Сказочника.
Принц посмотрел на листы бумаги, беспорядочно разбросанные на столе. Каждый из них был замаран неловкими, неуместными словами. Каждый из них был немым приговором его любви.
Это был один из тех моментов, который затягивает в себя настолько, что сама мысль о будущем, приди она в голову, покажется святотатством. Это был момент такого абсолютного опустошения, что любое воспоминание о прошлом, не будь
