Лео Перуц - Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы

— Но так не годится, — возразил Торнефельд, с удовольствием вытягивая ноги под столом. — Нельзя быть одновременно с Петром и с Павлом[5]. Будешь и дальше так поступать — погубишь навек свою душу! Вот я, например, твердо держусь протестантской веры и смеюсь над папой и его посланниками. Карл Шведский — вот настоящий оплот всех лютеран. Выпьем за его здоровье и за погибель всех его врагов!

Он осушил свой стакан и продолжал:

— Теперь против него объединились курфюрст Саксонский с царем московитов. Это же просто смешно: козел и бык решили одолеть благородного оленя! Бери, брат, еще! Ешь и пей смело! Я здесь и хозяин, и повар, и сторож, и распорядитель стола — все в одном лице. Правда, стол не из лучших… Мне бы сейчас яичницу или кусок жаркого! После всех этих хождений по морозу мой желудок требует горячего.

— Вспомни, как ты вчера пытался отыскать в поле мерзлую репу! — засмеялся бродяга.

— Да, брат, — сказал Торнефельд, — это были скверные дни. Нам с тобой довелось пережить такие ужасы, что я уж и не думал остаться в живых. Мне постоянно мерещились мои похороны, и даже во сне я видел свечи, венки, носильщиков и дощатый гроб! Но, слава Богу, я жив-здоров и на время избежал косы смерти. А через две недели я уже буду в лагере моего короля!

Он ощупал карман куртки, где прятал то, что называл «своей грамотой», а затем, вытянув губы, засвистал сарабанду, отбивая такт пальцами.

При виде этого заносчивого родовитого мальчишки, который только что жалко скулил в снегу, бродягу охватил неистовый гнев. Сколько ему пришлось пережить, прежде чем он притащил мальчишку в это убежище, а тот теперь сидит себе и посвистывает, словно ему все дороги узки и весь свет мал! И это при том, что ему самому было больше не на что надеяться, кроме как на ужасную епископскую каторгу, где ему предстояло стать одним из живых мертвецов, загибающихся у пылающих печей и топок. А мальчишка со своей грамотой отправится по белу свету — ловить за хвост удачу и искать себе почестей! Бродяга решил во что бы то ни стало увидеть эту таинственную грамоту своими собственными глазами и попытался ехидными речами побудить Торнефельда показать ему документ.

— Да будет тебе, брат, чепуху-то молоть! — начал он. — Он, видите ли, на войну собрался — ордена да маршальские нашивки добывать! Сдается мне, что тебе более подходит молоть зерно да чистить стойла у крестьян. Война, брат, — это слишком черствый кусок хлеба, и такими слабенькими зубенками, как у тебя, его не пережевать!

Торнефельд перестал свистать и барабанить пальцами.

— Нет ничего стыдного в том, чтобы батрачить на крестьян, — ответил он. — Это честное занятие. Гедеону, например, во время молотьбы явился ангел. Но мы, шведские дворяне, рождены для войны и не годимся для того, чтобы возить зерно и чистить конюшни!

— А я так думаю, что ты годишься лишь на то, чтобы за печкой сидеть, — оскалился бродяга. — Куда тебе выйти в поле против вооруженного врага!

Торнефельд не подал виду, что его душит гнев, и только руки его мелко подрагивали, когда он ставил на стол кружку, из которой только было собрался отхлебнуть пива.

— Я гожусь ко всему, что положено делать честному солдату! — ледяным тоном ответил он. — Торнефельды во все времена были храбрыми вояками, и я тоже не собираюсь отлеживаться за печкой. Мой дедушка командовал полком синих гусар при Люцене и находился подле короля Густава-Адольфа, когда тот, смертельно раненный, упал с коня. Так вот, мой дедушка подбежал и прикрыл короля от пуль своим телом! Мой отец побывал в одиннадцати боях и потерял руку при штурме Саверны. Но что с тобой толковать! Что ты можешь знать о Саверне, кроме того, что там ткут ковры! Что знаешь ты о выстрелах и пушечном громе, вспышках огня и черном дыме, яростных воплях дерущихся и лязге оружия, барабанном бое и вое труб! Если бы ты только видел, как перестраивается на ходу атакующая конная лава!

— Да ты же сбежал из армии как последняя шельма! — парировал бродяга. — И заодно осрамил свой полк! Или я не видел, как ты валялся на снегу и размазывал по лицу сопли? Нет, ты не годишься для войны! Ты не умеешь ни бодрствовать по трое суток, ни копать окопы, ни ходить на штурм, ни даже терпеть холод и голод…

Торнефельд угрюмо молчал. Он сидел, низко склонив голову, и смотрел на огонь под плитой.

— Да я готов поклясться, — продолжал донимать его бродяга, — что как только ты услышишь сигнал к атаке, так тут же и пустишься наутек. Как же, а вдруг ты потеряешь свою дурацкую пятигрошовую жизнь? Побежишь как миленький, да еще и будешь озираться по сторонам — нет ли где ямы или сарая, чтобы заползти туда и поплакать!

— Я не потерплю, — тихо проговорил Торнефельд, — чтобы ты оскорблял в моем лице честь шведского дворянства!

— Ой, как я испугался! — весело крикнул бродяга. — Да я за всех дворянчиков мокрозадых, сколько бы их там ни было, и старой подметки не дам! Как, впрочем, и за эту вашу дворянскую честь!

Побледнев от гнева и стыда, Торнефельд вскочил со скамьи и, не найдя под рукой другого оружия, замахнулся на своего спутника пивной кружкой.

— Ни звука больше! — прохрипел он. — Или я тебя пришибу как мокрицу!

Но бродяга уже держал в руке хлебный нож.

— Валяй, попробуй! — оскалился он. — Что мне твои угрозы, когда ты сам меня боишься как огня! Сейчас мы поглядим, как твоя грамота защитит тебя от крепкой да острой стали! А коли не защитит, так уж я понаделаю в тебе пару дюжин дырок.

И тут он вдруг осекся и умолк. Оба медленно опустили свое оружие — только сейчас они заметили, что уже давно были в комнате не одни.

На скамье у печи сидел мужчина с тускло-желтым, морщинистым, изрезанным глубокими складками и словно бы выдубленным из испанской кожи лицом. Глаза его казались безжизненными, как две ореховые скорлупки. На нем был кафтан из красного полотна, широкополая извозчицкая шляпа с пером и высокие сапоги с натянутыми выше колен голенищами. Он сидел молча и, казалось, не проявлял никакого интереса к происходящему, но при этом так жутко кривил рот и поблескивал зубами, что оба спорщика не на шутку перепугались, а бродяга даже вообразил, что это сам мертвый мельник приплелся из адского огня посмотреть, что творится у него на мельнице. Он принялся торопливо креститься за спиной у Торнефельда, призывая Христа, поминая его муки и раны, кровь и воду. Он надеялся, что привидение, оставив после себя запах серы, немедленно отправится обратно в адскую бездну. Но человек в красном кафтане продолжал сидеть на скамье и, не шевелясь и не моргая, смотреть на пришельцев.