Стефени Майер - Полуночное солнце

А пока я буду сеять смерть, её кровь остынет.

Аромат её терзал меня, сухая боль раздирала глотку…

Значит, сначала придется разделаться со свидетелями.

Мысленно я всё чётко разложил по полочкам. Я сидел в среднем ряду за последним столом. Сначала те, что справа. По моим прикидкам, я мог бы переломить шеи четверым или пятерым за секунду. Получится почти бесшумно. Те, кто сидит справа — счастливчики, они не успеют осознать моих действий — не увидят приближения смерти. Потом я двинусь от доски налево. Мне потребуется самое большее пять секунд — и тогда в этой комнате никого не останется в живых, кроме...

У Беллы Свон будет достаточно времени, чтобы понять, что её ожидает. Достаточно времени, чтобы почувствовать доводящий до безумия страх. Достаточно времени для последнего крика, если, конечно, шок не превратит её в соляной столб. Одного слабого, сдавленного крика, который не привлечёт ничьего внимания. Никто не поспешит к ней на помощь.

Я глубоко вдохнул, запах жидким огнём заструился по моим пустым венам, сжигая грудь и пожирая остатки добрых побуждений, на которые я ещё был способен.

Она как раз поворачивалась. Через пару секунд она сядет в нескольких дюймах от меня.

Чудовище во мне ухмылялось и сглатывало в предвкушении.

Кто-то в ряду слева захлопнул тетрадь. Я даже не взглянул, кто был этот несчастный, обречённый на смерть. Но от этого движения на меня пахнýло чистым, не насыщенным её запахом воздухом.

На одну короткую секунду ко мне вернулся здравый рассудок. В тот драгоценный миг перед моим мысленным взором встали два лица.

Одно было моим, точнее, было когда-то: красноглазый монстр, убивший стольких людей, что потерял им счёт. Осознанные, оправданные убийства. Убийца убийц, я убивал других, более слабых чудовищ. Должен признаться, решая, кто из них заслуживал смертного приговора, я считал себя подобным богу. Я шёл на компромисс со своей совестью, питаясь человеческой кровью, но оправдывал свои преступления тем, что мои жертвы с их чёрными деяниями заслуживали звания человека не больше, чем я сам.

Другое лицо принадлежало Карлайлу.

Между этими двумя лицами не было никакого сходства. Яркий день и непроглядная, тёмная ночь.

Для сходства и не было оснований — Карлайл не был моим биологическим отцом. У нас не было никаких общих внешних черт, кроме двух: цвета кожи и цвета глаз. Как и у всех вампиров, у нас была холодная бледная кожа. А одинаковый цвет глаз имел, однако, другую природу: он отражал наш общий выбор.

И все же, хотя оснований для нашего сходства не было, мне порой представлялось, что за последние семьдесят с лишним лет, когда я принял его выбор и следовал его пути, моё лицо стало походить на его — до известной степени. Мои черты остались прежними, но на них пал отсвет его мудрости, маленькая частичка его сострадания оставила след в изгибе моих губ, а намёк на его бесконечное терпение выразился в рисунке моих бровей.

Но в страшном оскале монстра все эти крошечные улучшения исчезли. Через считанные мгновения мои черты потеряют всё, что ещё недавно носило отпечаток тех лет, которые я провёл с моим создателем, моим наставником, моим отцом — во всех смыслах этого слова. Мои глаза будут пылать дьявольским багровым огнем, и всё сходство между нами будет утеряно навсегда.

Добрые глаза Карлайла на воображаемом мной лице не осуждали меня. Я знал, что в своем всепонимании он простит мне ужасающее преступление, которое я сейчас совершу. Потому что он любит меня. Потому что он думает обо мне лучше, чем я есть на самом деле. И он будет меня любить, хотя я сейчас всем своим поведением доказываю, что он во мне ошибается.

Белла Свон опустилась на соседний стул. Двигалась она скованно и неловко — я был уверен, что это от страха. Аромат её крови безжалостно обволакивал меня непроницаемым облаком.

Да, мой отец во мне ошибся. Осознание этого мучило меня и причиняло такую же жгучую боль, как и огонь в моей глотке.

Я с отвращением отодвинулся подальше — мне была отвратительна не она, а чудовище внутри меня, жаждущее схватить её.

За каким чёртом ей понадобилось сюда приезжать? Какой смысл в том, что это ничтожество существует на свете? Какое она имеет право разрушать зыбкий мир моей не-жизни? Почему эта проклятая девчонка вообще родилась? Она погубит меня!

Я отвернулся, охваченный внезапной яростной и неразумной ненавистью.

Да что это за создание такое? Откуда оно взялось на мою голову? Почему именно я, почему сейчас? Почему я должен терять всё только потому, что ей вздумалось поселиться в этом жалком городишке?

Зачем только её сюда принесло!

Я не хочу быть монстром! Я не хочу устраивать бойню в этой комнате, полной беззащитных детей! Я не хочу терять всё, что приобрел за долгие годы жестокой самодисциплины и самопожертвования!

Нет. Я не пойду на это из-за какой-то несчастной девчонки!

Её аромат — вот в чем проблема, неодолимо влекущий аромат её крови. Ах, если бы нашёлся хоть какой-нибудь способ противостоять ему... Вот если бы ещё один порыв свежего воздуха прочистил мне мозги!

Белла Свон встряхнула своими длинными тёмно-каштановыми волосами.

Она в своём уме? Как будто сама предлагает себя монстру! Раззадоривает его!

Дружественное дуновение не пришло и не прогнало запах. Скоро всё будет кончено...

Ни малейшего движения в воздухе. Но ведь мне необязательно дышать!

Я остановил ток воздуха в лёгких и моментально почувствовал облегчение. К сожалению, оно было неполным. В мозгу царило воспоминание о восхитительном аромате, его привкус продолжал ощущаться на языке. Даже такой малости я не смогу сопротивляться долго. Но, может, выдержу один час? Всего один! И тогда я уберусь из этой комнаты, полной жертв, которые не должны стать жертвами. Если я выдержу только один короткий час.

Это было малоприятное ощущение — не дышать. Мой организм не нуждался в кислороде, однако инстинкты не желали мириться с отсутствием обоняния. В моменты стресса я полагался на нюх больше, чем на любые другие чувства. Он указывал путь на охоте, и самое первое предупреждение об опасности приходило прежде всего от него. Я не часто сталкивался с чем-либо опаснее себя самого, но инстинкт самосохранения у нам подобных был развит так же сильно, как и у любого человека.

Неприятно, но терпимо. Легче, чем ощущать её запах и при этом удерживаться, чтобы не вонзить зубы в эту чудесную, тонкую, прозрачную кожу, добираясь до горячей, пульсирующей…

Час! Только час. Я не должен думать о запахе... о вкусе...

Девушка молчала за завесой своих волос. Она наклонилась вперед, и густые пряди плотной волной легли на тетрадь, закрывая от меня её лицо. Я больше ничего не мог прочитать в её ясных глубоких глазах. Так вот почему она распустила волосы? Чтобы спрятать от меня глаза? Из страха? Из застенчивости? Чтобы скрыть от меня свои тайны?