Проходите, раздевайтесь - Людмила Станиславовна Потапчук
Аж дышать стало трудно.
Короче, я когда утром в школу прирулила, в класс вошла, я уже не к ней сразу, к этой Русе, как всегда, а за свою парту. Говорю чего-то соседке, ну, Синькиной, ржу чего-то. А когда эта Руся сама подошла, заговорила, я ей просто не ответила, и все. Зыркнула по ней, как по пустому месту, и все.
И у нее такие глаза стали, как если бы я ей врезала. Стоит и смотрит. Потом ушла.
И я еще смеялась, когда Синькина сказала – не, говорит, ну ты видала, вылитый овцебык.
И я еще жалела сначала иногда, что мы с Синькиной стали над ней смеяться. Но потом над ней еще и другие ржали, не хуже нас, и совсем уж стало ясно, что она чмошная и только перед учителями выделывается. И все равно до сих пор бывает – посмотришь на нее, и так противно и жалко вместе. Жалко, и от этого еще противнее, вот в животе где-то, сверху.
Да ну ладно, не все же над ней ржут. Дружит же она с кем-то. С такими же чмошными.
Вот Андроид – вот кого не жалко. Над этим хоть оборжись, ему все равно по барабанищу. Он как робот, он вообще не соображает и не чувствует ничего. У него и лицо всегда одинаковое.
Ну и вот. Ну и я сижу и думаю – а чего это наша Калинка-малинка за него заступается-то? «Че ржешь». Может, запала? Ахах, даже для нее зашкварно.
Еще сижу и думаю – ни хрена себе очередина к нашему участковому. Сейчас же, типа, все по записи, сто лет уж никто никого не ждет, в коридоре не толпится, не орет ни на кого, не ломится «мне только спросить». А тут поди ж ты. Это когда ж я свой гребаный больничный закрою? За полночь? Мне ж полы еще мыть.
И тут – цирк уехал, клоуны остались – для полного комплекта уродов еще и Поэтус нарисовывается.
Егор. Претензии, бабушка и тошнота
Поэтому бабушка меня сюда и привела.
Хотя быть здесь мне не хочется и незачем. Особенно с бабушкой. Но я здесь. Кто в этом виноват? Никто не виноват.
К маме какие претензии? У мамы другая семья. У мамы двое маленьких детей и беспомощный творческий муж, не приносящий домой денег. И что в связи с этим взять с мамы? Понюшку внимания (это мне), фунт сарказма (это бабушке), кило презрения (это отцу), ну и чмоки-чмоки-чмоки. Это всем. Этого не жалко.
К папе опять же какие претензии? У папы работа. Точнее – работы. И на работах на этих все козлы. Этот бездарь. Этот придурок. Этот не платит. Этот платит, но не вовремя. Этот – вовремя, но мало. А не на работах все просят денег. Все – это и мама, и бабушка, и, выходит, я.
А к бабушке какие претензии? Один сбежал. Другая тоже. И я на ее голову. Здоровый лось. Посуду мою после третьего напоминания. Знаю много, учусь паршиво. Не выучил теорему синусов и косинусов. Вместо того чтобы книжки читать, просиживаю штаны за компом. Играю в тупые игры. Если и читаю, то всякую фигню и тоже на компе, а не старую добрую пухлую бумажную книжечку в креслице возле торшера, как делают нормальные люди. Очень скоро испорчу себе желудок, потому что ненавижу домашние супы и обожаю мусорные гамбургеры, мало того – имею позорное пристрастие к ядовитой лапше быстрого приготовления. Очень скоро испорчу себе глаза, потому что компьютер, и зачем только отец мне его купил, да еще и накачал туда игрушек и книжек, да еще и интернет оплачивает, никто о ребенке не думает, только бы какое баловство. И очень скоро испорчу себе жизнь, потому что вот такой вот уж я.
Ну, жизнь моя испорченная бабушку мало волнует, с этой испорченностью она уже смирилась. Желудок, видимо, тоже не волнует – он же внутри, его не видно. А вот глаза как-то внезапно заволновали. То еще удовольствие – водить меня слепенького по улицам. Ну или – софт-вариант – покупать мне очки и всякие линзы.
Мои слова о том, что я отлично вижу, и вблизи, и вдали, что глаза у меня не болят и не болели никогда, для бабушки, конечно, как шум ветра. Кто разговаривает с ветром? Никто, если голова в порядке. А у бабушки, у единственной из нашей недосемьи, она в порядке, голова. Она вместо моих родителей воспитывает этого обалдуя (это меня), да еще и работает. И на работе, между прочим, все с ней советуются.
И вот, значит, я, высоченный лоб, иду по коридору поликлиники с крохотулечной бабушкой только что не за ручку, и ведет наш путь нас к кабинету окулиста, где мне должны проверить зрение, убедиться, насколько оно у меня упало (вариант, что ничего у меня никуда не падало, даже не обсуждается – чего сказки обсуждать, да?), назначить какие-нибудь таблетки, пилюльки, порошки, притирания, компрессы, а в идеале – уколы, и самое главное – объяснить мне, обормоту, что компьютер – это плохо для моих глаз, что зрение я себе испортил именно компьютером.
И вот мы идем, бабушка, значит, меня тащит на невидимом тросе, как кораблик баржу, а коридор длинный и узкий, а в коридоре, как нарочно, расселись по разным лавкам две девицы из параллельного и еще один чудик, Цухлов, кажется, тоже из девятого, но не знаю из какого. Но да, из нашей школы. И все на меня, конечно, смотрят, и на бабушку, конечно, тоже, и все, конечно, думают – фу, позор, с бабулечкой пришел, мальчик маленький.
То есть, может, и не думают, но мне-то кажется, что думают!
Да ведь сто пудов думают.
Хотя Калинка сама с отцом пришла, а этот чудик, Цухлов, вообще с мамой. Но никого
