Павел Чибряков - Что-то… (сборник)

– Не волнуйся. Секса я не потребую, – сказал он, прежде чем откусить хлеб.

– А что так? – спросила она с оттенком того выражения, значение которого у женского пола – любого возраста – всегда так трудно определить с точностью.

Сделав большой глоток, он сказал:

– Видишь ли, я подвинут на больших титьках. С юности. Если не с детства. Так что размеры меньше третьего… – он снова хлебнул чай.

– Стало быть, я не в твоём вкусе. А то бы….? И дала бы? – в вопросе был оттенок опасения.

Он утвердительно кивнул. Если он хотел – он получал. Кое-где по этому адресу проживают чертовски титястые особы. Впрочем, сказать по правде, он иногда «пользовал» и вполне «средненьких». Но это никогда не было насилием. И всегда достаточно зрелых. Молоденьких – никогда. Он, конечно, циник, но не изверг. Марина была ему очень симпатична. Он как-то понимал, что она – не девственница, и секса не чурается, но он не хотел с ней, даже если бы не по прихоти (а всё-таки, всё, происходящее от него по этому адресу, было не естественно).

Поев и поблагодарив, он спросил:

– Деньги найдутся?

– Тысяч шесть, наверное, – ответила Марина, чуть прикинув в уме.

– Я возьму четыре. Будь добра.

Марина пошла за деньгами в дальнюю комнату. Когда она вернулась, он уже стоял в прихожей, надевая рюкзак. Она протянула ему несколько пятисоток.

– Вот.

– Спасибо. – Он взял деньги и, не считая, сунул в карман куртки. Он был уверен, что там – восемь купюр.

– Ты ещё придёшь? – спросила она трудно определяемым тоном.

– Нет. Я в вашем городе проходом.

– Честно говоря, это успокаивает, – сказала она всё тем же тоном.

– Прощай.

– Угму, – буркнула она, кивнув.

Спускаясь, он слышал как Марина, с лёгким лязгом, закрыла железную дверь, а потом, еле слышно, внутреннюю. Он не знал, что происходит с его «хостами» после его ухода, но почему-то был уверен, что остаётся всё нормально. Даже с теми женщинами, которые… подчинялись его желанию. Это – неправильно, конечно, но не патологично, в принципе.

И в этом городе ему повезло. В предыдущем по адресу живёт конченый алкаш, так что с «домашней кухней» вышел облом. Да и на подростков натыкаться приходилось. И на пустые квартиры. Что ни говори, повезло.

Ты таки запал на девку! Понра-а-авилась ведь?! Захотел же?! Да, ты не стал её «пользовать». Но ведь не отказался бы, если бы «нормально»? И отсутствие больших титек не испортило бы тебе «обедни». Так ведь?! Да, ты осознаёшь, что, по возрасту, она тебе в дочки годится. Но вспоминаешь ты её совсем не по-отцовски.

И как было бы здорово спать, голым, в постели с ней, а не одетым чёрт-те где и чёрт-те на чём. И, накрывшись одеялом с головой, ощущать тепло и запах её тела. Это тебе не с полотенцем на роже спать. Да и просто, что бы рядом… проживать…

Ладно, не хочешь «брать грех на душу» – и хрен с тобой! Иди, вон, хоть сдрочни, прикинув – брито у неё ТАМ, или нет. Хоть какое-то удовольствие. И топай дальше с ощущением собственной – абстрактной, между прочим – «хорошести».

Ему нравилось ходить по ночному городу. В небольших городах по ночам ездит очень мало машин. И прохожие – редки. Есть что-то приятное в пустоте, заполняющей междомовое пространство. И сами дома с глянцево-чёрными бельмами окон воспринимаются как вместилища (если не влагалища) жизни: известно, что внутри их – человеческое тепло, запахи, тела, и всё это вне сознания. Но это что-то типа «вещи в себе»; то, что просто знаешь, вне испытанного опыта «познания» конкретных квартир. Правда, редкие освещённые окна вносили некоторый диссонанс в это восприятие, но не критично; что-то типа мелкого нервного тика на лице покойника, близь уха.

Увидев явно новую автобусную остановку на неширокой улице, он решил немного посидеть, расслабить ноги и подышать приятно тёплым воздухом, не отвлекаясь на переставление ног в определяемом направлении. Напротив стоял двухэтажный, довольно длинный, дом, из тех, что уже не считаются бараками (на втором этаже даже были маленькие балконы), но что-то мешает воспринимать их как полноценные дома. Ни одно окно в нём не было освещено.

Через некоторое время обозначилось присутствие людей – из междомового прохода донеслись голоса людей, заставив его недовольно поморщиться. Вскоре на улицу вышагнули два явно пьяных мужика – один постарше, с бородой, другой – парень, возраст которого, тем более ночью, трудно определялся из-за субтильного телосложения. Они о чём-то спорили, на повышенных тонах, но разобрать суть было невозможно, да и не очень-то хотелось.

Немного пройдя вдоль дома они, начали пихать друг друга, явно скатываясь в драку. Которая вскоре и понеслась вовсю. Обменявшись ударами, а так же претензиями на оные, и пошатавшись в уклонениях от них, двое пьяных сцепились и завалились на асфальт. Бородатый, будучи здоровей, быстро подмял субтильного под себя и принялся душить. И было как-то понятно, что он намерен довести дело до конца.

Раздражённо вздохнув, он полез в рюкзак и достал достаточно большой нож в кожаных ножнах. Достав нож, он положил ножны на скамью и не спеша пошёл на другую сторону улицы.

Подойдя к дерущимся, он увидел, что парень (хотя вблизи стало видно, что он не так уж молод) задушен уже до предела сознания. Взяв нож за широкое лезвие, он вложил рукоять в конвульсивно дёргающуюся правую руку парня. Ощутив рукоять, парень вцепился в неё с явной ажитацией и тут же всадил нож в бок бородатого. Бородач отпрянул от него с удивлением на лице, с явным неверием в происходящее. Парень ещё дважды воткнул ему нож в живот, напоследок вытащив его «с протягом», после чего отбросил нож в сторону и отполз к стене дома, глядя на соперника с каким-то неопределённым, смешанным выражением. Бородач завалился на бок, явно теряя сознание.

Коротко взглянув на двух пьяных недоумков, чья дурь обернулась в серьёзные проблемы для обоих, он поднял нож с тротуара, присел рядом с порывисто дышащим бородатым и старательно вытер кровь с лезвия о рукав его рубашки. Потом, не оглядываясь, он вернулся к остановке, не спеша вложил нож в ножны, положил его в рюкзак, который затем старательно, и так же не спеша, закрыл на ремешок и завязал.