Томас Трайон - Другой

Позже, когда он помог ей вымыть посуду, он взял книгу Доре и покачал ее на руке.

— Куда ты идешь? — спросила она.

— Ну, — ответил он с очаровательной улыбкой, двигаясь к двери, — я хотел пойти к маме и показать ей несколько картинок, пока не стемнело.

Теплый вечер веял через луга из-за реки, и дедушкины часы мерно отбивали девять, когда Нильс спустился в нижний холл, забросив по пути книгу в комнату Ады. Он встретил Аду на передней лестнице, согнувшуюся под тяжестью люльки.

— Погоди! — Он бросился ей на помощь, взялся за одну ручку, и вместе они прошли коридором с ребенком между ними.

— Твоей маме понравилось чтение?

Да, ответил он, маме понравилось. Более или менее.

— Хотя она опять нервничает, — поспешил он добавить. — Не может перестать плакать.

В спальне Торри и Райдера они переложили ребенка в колыбель, висевшую между окнами. Большой белый полог свисал с потолка, защищая ее от москитов. Торри повязала шелковые банты по краям полога, а внутри устроила уютное пуховое гнездышко: мягкий матрасик, простынка и покрывало, связанное Адой. Нильс осторожно перевернул девочку на животик, как учила его Торри.

— Слишком жарко, — сказал он, когда Ада набросила на девочку простынку — девочка тут же попыталась ее сбросить. Он откинул ее и повесил на край колыбельки, в ногах. — Так будет лучше.

— Да, так ей хорошо, пока не похолодает, можно не укрывать ее, ты прав. — Переставив какие-то мелочи на бюро, Ада стала изучать открытый рот в зеркале, трогая воспаленный зуб пальцами и гримасничая от боли.

— До сих пор болит? — Она кивнула, и он сказал: — Я думаю, ты должна принять свое болеутоляющее. То, что доктор Брайнард тебе выписал.

Она отмахнулась:

— Не люблю я эти пилюли, после них у меня иногда головокружение начинается.

— А ты сразу ложись, и все. Я налью тебе имбирного пива и принесу пилюлю.

О, мальчик был так заботлив. Она разгладила морщинки на лице ладонью.

— По-моему, ты кое в чем все-таки ошибаешься. Не верю, что ночью будет дождь. — Она обернула полог вокруг колыбельки.

— Будет. Будет обязательно. Я сам здесь все сделаю, ты можешь идти.

— Не забудь выключить свет.

Он постоял у колыбельки, покачал ее, улыбаясь младенцу — маленькое ангельское личико, — постукивая по колыбельке. Неожиданно вспомнив про музыкальную шкатулку, оставшуюся в переносной люльке, он достал ее и положил в колыбельку. Он завел шкатулку, и под звуки музыки младенец зашевелился.

Младенец в колыбельке

На дереве висит...

Нильс протянул палец, девочка вцепилась в него и закрыла глаза. Маленькое мирное существо. Он смотрел, как она безмятежно засыпает, нюхал ее нежную розовую кожицу, целовал красную отметину на животике.

О, как осторожно вынул он палец из крохотного кулачка, укутал колыбель пологом и еще раз завел музыкальную шкатулку.

Вот ветер задувает,

И дерево трещит...

Он выключил свет. Раздраженный вопль остановил его в дверях, он вернулся. На бюро стояла лампа-кукла, которую он выиграл для Торри на карнавале. Он включил ее: лампа под юбкой отбрасывала круг мягкого персикового света на колыбель, рассеиваясь далее в темноте, маленькое злобное личико ухмылялось ему.

Проходя мимо дедушкиных часов возле кладовки в коридоре, он вдруг вспомнил, что тетушка Ви просила его убрать клюшки дяди Джорджа. Полный желания услужить, он побежал на кухню, стащил мешок с клюшками по ступеням и поставил его на место в кладовой. Фу, ну и жарко же в ней. И пахнет тоже необычно. На крючке висела кожаная куртка, отец носил ее на войне, она испускала острый запах кожи. Он поставил мешок в угол и попытался закрыть дверь кладовой. Гадство, не закрывается! Он толкнул ее несколько раз, закрыл и поднялся наверх, на площадку, глядя в нижний холл, где мерцал слабый свет. Снаружи ветер закручивал вихри вокруг дома, внутри слышались редкие невнятные шумы: занавески на окнах хлопали, будто надоедливые белые руки, где-то звенел хрусталь, оконное стекло вибрировало, балки скрипели под линолеумом. Дверь кладовки тоже заскрипела, будто кто-то давил на нее изнутри, пытаясь выйти. Так-так, сказали дедушкины часы, так-так.

Казалось, что сам дом дышит, напрягает все свои силы, борется, стараясь удержать равновесие, как живое существо, — так ложка балансирует на краю стакана, прежде чем упасть. Возбуждение наэлектризовало воздух. Раскачиваясь на верхней ступеньке, дрожа от предчувствия, Нильс вместе с домом ждал грозы, черной тучей летящей через реку. Потом он вдруг решил пойти послушать, как будут трещать грозовые разряды в детекторном приемнике.

Но не раньше, чем отнесет Аде пилюлю.

Это разразилось вскоре после одиннадцати. Первые вспышки отозвались в наушниках легкими щелчками. Облака, как сине-черные чернила, текли с запада. Ветер набросился на фруктовый сад, яблоки посыпались на землю, будто бомбы, ветки ломались, листья дрожали в панике; ветер рвал траву клочьями, которые летели через луга к амбару, тряс верхушки елей, в бешенстве раскачивал каштан, сбивал сливы с деревьев.

Другая вспышка. Лежа в постели, глядя на пятно сырости над головой, различая в нем черты лица, Нильс регулировал звук в наушниках. Еще вспышка. Сняв наушники, он подошел к южному окну и посмотрел через дорогу. Небо высветилось серебром, он быстро сосчитал: 1-2-3-4-5... После пяти — гром. Звук сыплющейся гальки, закончившийся необычайным треском в сопровождении гулкого раската. Опять ослепительный свет высветлил тени за окном. Нильс зажмурил глаза в ожидании удара. Прежде чем грохот стих, начался дождь: целые ручьи, будто стрелы, пролились с неба, обдавая его лицо холодом и сыростью. Он бросился закрывать окно и тут увидел свет в комнате Торри: свет пробивался из открытых окон, ставни хлопали об стены на ветру. Он почувствовал, как волоски дыбом встают на руках. Сквозь весь этот грохот он слышал завывание гармоники:

Нянг-данг-га-данг-гаданг!

Кто быстро и легко бежит -

Дойдет, пока свеча горит...

Он рывком распахнул дверь и выбежал в коридор. На лестничной площадке остановился едва живой. Внизу парадная дверь была распахнута и ритмично стукалась с металлическим звуком об радиатор. В гостиной ревело радио. Порывы ветра гнали по полу мокрые листья, сбивали их в кучи по углам, заставляли взлетать до середины лестницы.

Нильс повернулся, пробежал через холл в северное крыло, потом вдоль по коридору. Гром гремел в печных трубах, дождь хлестал сквозь открытые окна. Лужи блестели на полу под занавесками, трепыхавшимися, когда ставни со всего размаху захлопывались. Поток сырого воздуха мощно задувал в комнату, раздувая гардины на окне, шлепая ими о створки рам. Сквозняк дергал кисточки полога и раздувал москитную сетку, колыша прозрачные волны над раскачивающейся на ветру колыбелькой. Из колыбельки шел свет: странный, дикий, ненатуральный. Он вошел. Плетеная ивовая люлька валялась, брошенная у стены. Сетка шлепнула его по глазам. Он вцепился в нее, сорвал, скомкал и бросил в колыбельку, туда, где лежала лампа-кукла, чтобы не видеть ее пошлого коричневого лица, ее хитрого взгляда. Лампочка под юбкой-абажуром освещала приглушенным персиковым светом связанное Адой покрывало и пустую колыбель.