Алексей Атеев - Пригоршня тьмы

«Даже здесь, – с грустной иронией думал Шебалин, – происходит разделение на ранги. Что ж, всегда так было». Довольно быстро он нашел то, что искал. Рядом с огромным, покрашенным голубой, давно облупившейся краской крестом виднелась свежая могильная насыпь. Повсюду валялись комья глины, сам же холм был слеплен кое-как. Чувствовалось, что те, кто закапывал могилу, очень торопились. Но вопреки уверениям сторожа, памятник на могиле все же был. В головах стоял грубо сколоченный крест. Ни даты погребения, ни даже надписи на нем не было.

С минуту постоял Шебалин над могилой. Значит, именно здесь лежит злосчастный Проша. Тут он нашел свой последний приют. Но почему его похоронила именно Угрюмова? Неужели она и вправду была его родственницей? Необходимо проверить, и как можно быстрее. Одно во всем этом деле хорошее. В деле можно ставить точку. Он с сомнением покосился на глинистую насыпь. Или нет? Придется потолковать с этой горбуньей.

– Живет она в Заречье, – охотно рассказывал сторож. – Найти несложно. Там только их дом и остался, все остальные снесли. И с ней бились, бились… Ни в какую не съезжает. Квартиру давали… Так она требовала две отдельные квартиры: для себя и для сестры. К тому же она репрессированная, на нее какие-то блага распространяются. Короче, не съехала. Живут в этой хибаре, как две совы. Значит, записывайте адрес. Там рядом девятиэтажка стоит. В ней еще в один вечер жена мужа убила утюгом, бабка свалилась с пятого этажа, и кислотой одна гадюка хотела бабенку облить. Ревнивая. И все в одном доме в один вечер… Распустился народишко. Раньше ни о чем подобном и не слыхивали. Которого утюгом убили, недалеко от родственника Угрюмовой лежит. Может, обратили внимание? Ворожейкин по фамилии. Бабу-то посадили, а малыша восьмимесячного – в дом ребенка. Такие вот дела.

Подтвердив, что дела действительно неважные, Шебалин покинул словоохотливого сторожа и отправился на розыски Угрюмовой, про которую уже был достаточно наслышан.

Искал долго. Девятиэтажки в Заречье все были на одно лицо. Наконец искомый дом был обнаружен. Рядом, чуть поодаль, стояла полуразвалившаяся изба, которая, по-видимому, и являлась обиталищем сестер Угрюмовых. Забор, состоящий из гнилой дранки, был кое-где просто повален, а в тех местах, где стоял вертикально, зиял огромными дырами. Попасть во двор можно было, не прибегая к услугам калитки. Но Шебалин все-таки подошел к калитке и постучал.

Никто не отозвался.

– Есть кто дома?! – громко крикнул он. Но в ответ услышал только воркование голубей, прохаживающихся по крыше.

Шебалин толкнул калитку, вошел во двор и огляделся. Почти все его пространство, за исключением узкой тропинки, ведущей к крыльцу, густо заросло сорняками. Двор скорее походил на небольшой луг. Весело росла ромашка, громадные лопухи были окружены разросшимся мокрецом. Шебалин с легким удивлением посмотрел на это разнотравье и забарабанил в дверь дома. Стучал он долго и настойчиво, но безрезультатно. Тогда он дернул дверь. Она оказалась незаперта и с некоторым трудом, но поддалась. Пройдя небольшие сени, он оказался в просторной комнате, некогда, видимо, бывшей парадной. Тусклые, сто лет не мытые окошки едва пропускали свет, и Шебалин некоторое время привыкал к полумраку. Все словно было подернуто многолетней пылью.

Трудно было представить подобное запустение в жилом доме. Что-то внезапно шевельнулось в углу. Шебалин напрягся, но тут же понял, что видит себя самого в мутном старинном зеркале. Зеркало было большое, до самого потолка, в вычурной облезлой раме под красное дерево. Себя он видел словно сквозь толщу воды. Посреди комнаты стоял огромный круглый стол. На нем в беспорядке лежали катушки ниток, подушечка с иголками, какие-то лоскутки. Похоже было, что совсем недавно кто-то занимался здесь штопкой.

Шебалин, в который уже раз, крикнул: «Эй, хозяева!» И вновь тишина. Некоторое время он ходил по комнате, рассматривая стоящие на комоде фарфоровые и глиняные фигурки зверей, гармонистов и красавиц с коромыслами. Здесь же стояли две тонкие высокие вазы синего стекла. Потом взгляд его переместился на древний продавленный диван. Он заметил, что на нем лежит тряпка, что-то ему напоминающая. Шебалин поднял вещь и обнаружил, что это детская летняя панамка. Ничего более неуместного здесь он не мог себе представить. И тут он вспомнил, в момент похищения на Маше Глиномесовой, по описаниям, была и панамка. Не ее ли? На площади она точно была с непокрытой головой. Похоже, что панамка Машина. Уже неплохо. Кое-что нашел. Он сунул панамку в карман и продолжал расследования. Но где же все-таки хозяева? Если куда-то ушли, то почему не закрыли дверь? А может, настолько выжили из ума, что и простейшие вещи забывают делать?

Он шагнул в узкий темный коридор, по обе стороны которого были двери. Открыть, что ли, левую? Узкая, как пенал, комнатка сверкала чистотой. Она удивительно контрастировала с мрачным, запущенным залом. Старомодная железная койка была застелена красивым голубым покрывалом, на ней также возвышалась гора подушек самого разного размера. На полу лежал пестрый лоскутный коврик. Другой коврик, но не лоскутный, а фабричного производства, изображавший оленей на берегу озера, украшал стену перед кроватью. На другой стене висело множество разнообразных икон, старинных и современных, отпечатанных типографским способом. Небольшой сундучок, застеленный таким же, как на полу, ковриком, да еще черно-белый телевизор на тумбочке. Вот и все убранство комнаты.

«Ясно, – подумал Шебалин, – что здесь обитает богомолка. Ничего не скажешь, опрятно. Почему же она не могла навести порядок в общей комнате? Не хотела по причине конфликтов с сестрой? Интересно, в каких условиях проживает «коммунистка»? Он вышел из комнаты и отворил дверь напротив.

Здесь тоже было пусто. Комната Амалии была раза в два больше, чем комната сестры. В ней также было относительно чисто, но обстановка была совсем иной. На стенах вместо ковриков висели портреты Маркса, Энгельса и Ленина. Тут же было укреплено большое бархатное знамя с кистями и портретом все того же вождя пролетариата. Такая же металлическая кровать, как и у сестры, была застелена серым солдатским одеялом. Большой книжный шкаф заполнен строгими томами с произведениями тех, чьи портреты висели на стене. Небольшой стол завален газетами и журналами. Тут же, на столе, лежал знаменитый рупор. Имелось в комнате и несколько разного размера бюстов основоположников.

Шебалин рассматривал все это идеологическое великолепие, но внезапно ему показалось, что в коридоре скрипнула половица. Он поспешно выскочил из комнаты, но никого не обнаружил.

– Кто тут?! – снова крикнул он. Где-то в отдалении раздался шорох. В доме явно кто-то присутствовал.