Мистические истории. Призрак и костоправ - Маргарет Уилсон Олифант
– А к какой он привычен работе?
– До того как у него вышли нелады с законом, он был джентльмен не у дел, путешествовал для поправки здоровья. Его настоящее имя – Мармадьюк Фицтаппингтон Де Вулф из Пелемхерст-бай-зе-Си в Уорикшире[129]. Сошел на берег он во вторник, в пятницу принялся собирать ложки на сувениры и вот сидит. Два года осталось.
– Интересно! Доказательства были весомые?
– Весомей некуда. При нем нашли полдюжины ложек.
– Он, наверное, признал себя виновным?
– Куда там! Послушать, так он невинный младенец. Сплел небылицу, будто его объегорили духи, но судья и присяжные не такие дурачки. Правда, защищать себя ему никто не мешал. Судья самолично дал телеграмму в Пелемхерст-бай-зе-Си в Уорикшире – проверить, правду ли говорил обвиняемый, но ответа так и не дождался. Поговаривали, такого места и вовсе не существует, только доказать никто не доказал.
– Мне бы очень хотелось с ним поговорить.
– Никак невозможно, сэр, – отвечал мой проводник. – Правила очень строгие.
– А не могли бы вы… устроить нашу беседу. – Я побрякал в кармане связкой ключей.
Он, должно быть, опознал звук, потому что залился краской и резко ответил:
– У меня инструкции, и я их выполняю.
– Вот… добавьте это к пенсионному фонду. – Я протянул тюремщику пятидолларовую бумажку. – Так как, беседа исключается?
– Я не сказал «исключается», – ответил он с благодарной улыбкой. – Я сказал, что это против правил, но исключения бывают – почему же нет. Наверное, я смогу устроить ваше дело.
Не пускаясь в подробности, скажу, что тюремщик «устроил дело», и через два часа мы с номером 5010 встретились в его не слишком просторной камере и приступили к приятной беседе, в ходе которой он поведал мне историю своей жизни, как я и предполагал, чрезвычайно интересную (по крайней мере, для меня), так что вложение в пенсионный фонд, управляемый моим давешним проводником, окупилось с лихвой.
– Номер пять тысяч десять, – начал злополучный узник, – как вы уже наверняка догадались, отнюдь не мое настоящее имя, а псевдоним, навязанный мне властями Соединенных Штатов. На самом деле меня зовут Остин Мертон Сюрренн.
Я хмыкнул:
– Выходит, мой утренний провожатый ошибочно уверил меня, что ваше настоящее имя – Мармадьюк Фицтаппингтон Де Вулф из Пелемхерст-бай-зе-Си в Уорикшире?
Номер 5010 долго и громко хохотал.
– Еще как ошибочно! Неужели вы думаете, я выдам властям, как меня зовут на самом деле? Имейте в виду – я племянник! Племянник престарелого дядюшки – богача с миллионным состоянием; узнай он, в какую я попал переделку, лишусь и дяди, и наследства. Ныне я его любимчик и наследник, поскольку нежно о нем забочусь. Разумеется, я ни в чем не виноват (в тюрьмах, как вам известно, сидят сплошь невиновные), но что толку? Позор его убьет. Таково уж наше фамильное свойство. И вот я назвал властям фальшивое имя и тайно уведомил дядюшку, что собираюсь в пеший поход по великой Американской пустыне, – пусть он не волнуется, если год-другой от меня не будет поступать известий. Америка ведь полудикая страна, на большей части территории о почте никто слыхом не слыхивал. Дядюшка – консервативный английский джентльмен, сведения черпает из чтения, а не из путешествий; мои слова его не смутили, он ничего не заподозрил, я отсижу свое, вернусь к нему, а после его смерти сделаюсь и сам состоятельным консервативным джентльменом. Понятно?
– Но если вы невиновны, а он богат и влиятелен, почему не попросить, чтобы он за вас вступился?
– Я боялся, что он, как все прочие, не воспримет моих доводов, – вздохнул номер 5010. – Они убедительные, вот только до судьи не дошли, и я ими горжусь.
– Но неэффективные, – ввернул я, – а значит, не такие уж убедительные.
– Увы, это так! Наш век – век неверия. Люди, в особенности судьи, погрязли в реализме и прагматике. В другой, склонный к мистике век мои доводы прошли бы на ура. Представляете, сэр, мой собственный адвокат, получивший за защиту восемнадцать долларов и семьдесят пять центов, объявил, что моя история – бред, никуда не годный даже как литературная выдумка. На что же надеяться, когда даже собственный адвокат тебе не верит?
– Не на что, – печально согласился я. – Значит, будучи невиновны, вы никак не могли себя защитить?
– Был один способ, но я к нему не прибег. Это выставить себя non compos mentis[130] пришлось бы на публике, перед жюри, разыгрывать из себя идиота, а такое унижение, скажу я вам, не по мне. Я объяснил адвокату, что лучше сидеть в тюремной камере как нормальный, чем в богатых апартаментах как умалишенный, и он ответил: «Тогда все потеряно!» Так и получилось. Я изложил мою историю в суде. Судья смеялся, жюри шепталось, в одно мгновение меня приговорили за кражу ложек, меж тем как вор из меня такой же, как убийца.
– Но я слышал, вас взяли с поличным. Разве при вас не было найдено полдюжины ложек?
– В руках, – отвечал заключенный. – При аресте ложки были у меня в руках, их видели владелец, полицейские и, как всегда, целая толпа мальчишек; случись где неприятность, и они тут как тут: набежали из закоулков, свалились с неба, повылезли из щелей. Я и понятия не имел, сколько их на белом свете, пока на меня не уставилась со всех сторон чертова уйма невинных, голубеньких, как незабудки, глазок.
– Они что, все были голубоглазые? – осведомился я из научного интереса: вдруг окажется, что нездоровое любопытство присуще людям с определенным оттенком глаз.
– Нет-нет, вряд ли, – отозвался хозяин. – Просто человеку, обремененному чужими ложками и парой наручников, никогда этих глазок не забыть.
– Не сомневаюсь. Однако… э-э… какие вы можете представить доводы, если все свидетельства, причем – простите мне эти слова – свидетельства неопровержимые, говорят против вас?
– Ложки – подарок, – ответил заключенный.
– Однако собственник это отрицал.
– Знаю, в том-то вся и каверза. Они были получены не от собственника, а от шайки дурацких, подлых шутников-привидений.
Номер 5010 вложил в свои слова столько ярости, что смотреть на него было страшно; при виде того, как он, размахивая руками, метался из одного конца камеры в другой, я на мгновение пожелал оказаться где-нибудь подальше отсюда. Впрочем, будь даже дверь отперта и путь свободен, я бы не пустился в бегство: узнав, что в преступлении замешаны потусторонние силы, я ощутил невиданный прилив любопытства и вознамерился прослушать историю до конца, даже если для этого придется самому нарушить закон и получить приговор к пожизненному заключению.
К счастью, крайние
