Тайна Крикли-холла - Герберт Джеймс
31
Фотография
Буквы были написаны с силой, перо просто вдавливалось в бумагу, как будто писавший был разъярен до предела — нет, он скорее был в расстройстве, в умственном расстройстве, — и презрение, испытываемое писавшим к ребенку, было настолько недвусмысленным, что Эва просто задохнулась от ужаса.
— Как он мог… — Она умолкла на полуслове.
Перси наклонился к ней, положив на стол между ними костлявую мозолистую ладонь.
— Есть, знаете, люди, из тех, что прошли последнюю мировую войну, которые хотели бы все забыть, им не нравится помнить, как в те дни ненавидели евреев. И многие из тех, которые вообще-то порицают уничтожение евреев, все-таки думают, что Гитлер был прав, когда пытался избавить от них Германию. Подобный фанатизм встречается везде, и среди бедных, и среди богатых. Даже некоторые члены королевских семей пожимали руку Гитлеру до того, как началась война.
— Но… но Августус Криббен был учителем! — возразила Эва. — И он являлся опекуном тех детей! Как он мог быть фанатиком? Его прошлое должны были хорошенько проверить в Министерстве образования, прежде чем доверить ему опеку. И мнение о евреях должны были выявить.
— Как? — возразил Гэйб. — Его вряд ли спрашивали, не имеет ли он претензий к иудеям, не так ли? Да если и спросили, он мог просто-напросто солгать.
— Ох, Криббен и его сестрица отлично умели играть роль, тут уж не сомневайтесь, — сказал Перси. — Ими восхищались и их уважали, когда они поселились в Холлоу-Бэй. Они выглядели как истинные праведники, конечно, немножко замкнутые, немножко неприветливые, но в остальном вполне честные и добрые люди, такими их местные и считали. На нашего тогдашнего викария они произвели впечатление, я уж вам говорил об этом, миссис. Старый преподобный Россбриджер верил, что Криббены не могут сделать ничего неправильного. И его, конечно, просто сломали слухи, которые поползли после большого наводнения.
Эва в ужасе покачала головой.
— Но издеваться над маленьким мальчиком просто потому, что тот еврей… Как этот Криббен вообще рассчитывал выйти сухим из воды?
— Да ведь все то, что происходило за этими стенами, держалось в секрете. Кому бы дети могли рассказать? Им не разрешалось встречаться с местными, а если детей и видели — например, когда они утром в воскресенье шли в церковь, — ребята всегда вели себя очень сдержанно, никогда ни с кем не разговаривали. Но они не могли изменить свой вид, не могли скрыть выражение лиц… Конечно, люди вокруг просто думали, что сироты очень послушны, только и всего, глубже никто не заглядывал. Местным просто не хотелось об этом думать, у них и своих забот хватало. — Рука Перси снова упала со стола на колени, старик стиснул кепку, сдерживая внутреннее волнение. — Видите ли, Криббен и его сестрица Магда сильно запугали детей и строго охраняли. Никто не мог бы догадаться о происходящем, разве что сироты вели себя тише, чем местные дети. Криббен даже приказал мне повесить в саду качели, они и теперь там висят, чтобы любой, кто проходит мимо, мог видеть, что дети веселы и играют. Но он их выпускал из дома только по двое за один раз, понимаете, и лишь по воскресеньям. Моя Нэнси рассказывала, что это была идея Магды — выпускать детей в сад. Она знала, в Крикли-холле творится несправедливость, но поддерживала своего брата. Она ведь тоже его боялась. Но ее сердце было каменным. И на свой лад она была даже хуже, чем он, потому что родилась женщиной и ей следовало бы проявлять больше сострадания к сиротам. Ну да, она качала их на качелях, только это больше походило на наказание, если никто не проходил мимо. Она их раскачивала очень и очень высоко, так что дети в конце концов сильно пугались. А Магде это нравилось, да, ей нравилось, когда они кричали и плакали от страха.
Эва закрыла «Журнал наказаний» и положила его на стол. Гэйб обнял жену за талию, видя, насколько она взволнована.
— Так, значит, с ними всеми обращались очень плохо, — мрачно сказала Эва. — Но маленькому Стефану доставалось больше, чем другим, просто из-за того, что он принадлежал к другому народу…
Перси кивнул, потом взял фотографию, что все так же лежала на столе перед ним, и протянул ее Эве.
— Вам стоит только посмотреть на Криббена и его сестру — и сразу поймете, насколько дурными они были. Этот снимок сделан перед тем, как Нэнси покинула Крикли-холл. И вы можете видеть, насколько несчастны сироты.
Эва неохотно взяла фотографию, ей более чем хватало собственного горя, к чему было видеть еще и чужие беды… Ее рука слегка дрожала, держа потрескавшуюся черно-белую фотографию, и женщина почувствовала, как ее сердце начинает биться быстрее… Утро и без того было тяжелым и полным разочарований, а теперь еще и это…
Перси поднялся и обошел стол, чтобы встать рядом с Эвой и видеть фотографию. Гэйб убрал руку с талии жены, хотя и остался рядом. Он уже видел эту фотографию, но она продолжала притягивать его.
Это был отпечаток восемь на шесть дюймов, видимо, сделанный старомодной камерой со стеклянными негативами, негатив того же размера, что и отпечаток. На снимке — дети, выстроившиеся в два ряда; те, что повыше, стояли по краям, а в центре первого ряда на стульях сидели двое взрослых. Детей фотографировали на лужайке перед домом, и парадная дверь Крикли-холла отчетливо просматривалась за их спинами. Изображение было очень контрастным, тени — глубокими, черные участки — почти непроглядными.
Эва внутренне содрогнулась, взглянув на Августуса Криббена и его сестру Магду.
Мужчине по виду можно было дать от сорока до шестидесяти лет. Его волосы, пышные на макушке, но почему-то сбритые на висках, были абсолютно белыми, но густые брови — темными. Он сидел на стуле, выпрямившись так, словно аршин проглотил, — худой человек с высокими скулами и впалыми щеками. Большие уши, подчеркнутые отсутствием волос на висках, мрачное лицо. Нос сильно выдавался над узкой прорезью рта. Глубоко сидящие черные глаза неподвижно уставились в объектив из-под кустистых бровей. Ни малейших признаков веселья не было в этом напряженном, застывшем лице, ни малейших признаков мягкости, и, возможно, из-за того, что Эва уже знала об этом человеке, ей показалось, в его лице не найти и следа жалости.
Криббен на снимке надел тесный твидовый костюм, но пуговицы пиджака были расстегнуты и полы разошлись, так что виднелась блестящая пряжка широкого кожаного ремня. Плечи Криббена были узкими, а кисти рук, лежавшие на коленях, — узловатыми, явно пораженными артритом. Простой галстук завязан туго, но узел висел ниже края пристежного воротника белой, в тонкую полоску рубашки. Подбородок над воротничком выглядел тяжелым, квадратным, зато шея, насколько ее можно было рассмотреть, казалась тонкой.
Рядом с этой тощей, но страшной фигурой сидела женщина с застывшим лицом — видимо, сестра Криббена, Магда. Между ними просматривалось явное сходство: у обоих черные, глубоко сидящие глаза, и оба смотрели в объектив камеры с явным подозрением. У Магды, как и у брата, длинный нос, тяжелый подбородок и тонкие суровые губы. Высокие скулы и неподвижность позы завершали сходство.
Матовые черные волосы Магды разделял пробор, сделанный посередине, сами волосы были заведены за уши и, наверное, собраны в узел на затылке. Женщина была одета в длинное черное платье, подпоясанное в талии, — его подол спускался как раз до высоких черных ботинок со шнуровкой.
Эва наконец оторвала взгляд от Августуса Криббена и его сестры, представлявших собой центр композиции, и посмотрела на девушку — на молодую женщину, стоявшую в конце заднего ряда группы.
— Это та самая учительница, о которой вы мне рассказывали? — спросила она Перси, показывая на фотографию. — Та самая Нэнси?
— Да, это Нэнси Линит, да покоится ее душа в мире.
— Вы думаете, она умерла?
— Я знаю, что умерла.
Эва всмотрелась в девушку, чьи светлые спутанные локоны окружали милое детское лицо. На плечи Нэнси набросила шаль, концы которой прикрывали ее руки, и Эва вспомнила, как Перси говорил, что у учительницы, его возлюбленной, была сухая рука: видимо, Нэнси сознательно прикрывала шалью свой недостаток? Глаза учительницы были большими и светлыми, и, хотя девушка не улыбалась, в этих глазах не таилось дурных чувств, но и радости в них тоже не наблюдалось.
