Нэнси Коллинз - Самое темное сердце (ЛП)

Серафим сидит на корточках, неподвижный, словно кипарис, коленями к крошечному костерку, одетый в засаленную парусиновую куртку и грязные штаны, подвязанные длинной бечёвкой. Его волосы растрёпаны и спутаны, как шерсть бизона, и полны веточек, остатков пищи и другого мусора, от него воняет мочой и немытым телом. Единственный намёк на то, что сидящее передо мной существо не то, кем кажется – это кожа, светящаяся в тусклом свете как гнилая древесина. Я осторожно продвигаюсь вперёд. Этот серафим мне незнаком, и я не знаю, как он отнесётся к моему появлению. Но я должна бороться, несмотря на свои тревоги. Другой не нравится, когда рядом находятся серафимы независимо от того, насколько жалкими они выглядят. Этот конкретный вид волнует Другую так же сильно, как и фричный ребёнок леди Мадонны, но кажется, в этот раз она больше настроена бежать, чем биться. Это всё, что я могу сделать, чтобы не развернуться на пятках и не припустить обратно в темноту. Я замираю, чтобы глубоко вдохнуть, и успокаиваю себя так сильно, как только могу. И решительно пресекаю попытки Другой разрушить это, как она раньше разрушила многое другое.

Как только я приближаюсь, пламя костра вздымается, словно кобра, готовая броситься. Не смотря на то, что моё приближение тихое, как тень, а серафим сидит ко мне спиной, он встаёт и поворачивается, чтобы посмотреть своими сверкающими, как бронзовые зеркала глазами прямо на меня. Обрамлённый мерцающим светом он кажется даже более внушительным, словно могучее некогда дерево, иссушенное болезнью.

– Я не хочу причинить тебе вреда, – говорю я, подняв руки ладонями вверх. И не замечаю в нём никаких признаков страха. В конце концов, разве я могу представлять какую-то угрозу для такого, как он? – Я пришла просить об одолжении…

Золотистое свечение в глазах отщепенца вспыхнуло и угасло – он потерял ко мне интерес. Серафимы печально известны тем, как тяжело привлечь их внимание при личной встрече. Их планы непостижимы даже для таких, как я, которой позволено мельком заглядывать в их тайны.

– Мне нужна твоя помощь…

Взгляд серафима возвращается к огню, и он поворачивается ко мне спиной. Паника понимается подобно крови в горле. Если я не заставлю его обратить на себя внимание, то я в заднице, Эстес в заднице, Джадд в заднице – короче, мы все окажемся в заднице.

Я подхожу ближе к серафиму, но он не оборачивается, чтобы посмотреть на меня и не выказывает ни малейшего признака, что замечает моё присутствие. Просто сидит перед разведённым из мусора костром, замкнувшись в себе, безмолвный, как сердце мертвеца.

Разговаривать с ним так же бесполезно, как резать воду мечом.

Я кладу руку на плечо серафима, и жар обжигает мои пальцы, поднимаясь по предплечью, словно под его кожей бушует невидимое пламя. И хотя ощущение такое, словно я прикоснулась к горячей плите, хватку я не ослабляю. Я тяну его за плечо, вновь поворачивая к себе лицом. Рука словно окунается в чан с кипящей водой. Серафим остаётся нем, как черепаха, уставившись расфокусированным взглядом в пространство.

– Посмотри на меня, чёрт тебя побери! – шиплю я сквозь зубы. Продолжаю трясти серафима в надежде получить какой-то отклик, но он остаётся бесстрастным, как стакан молока.

Жар, исходящий от существа, так силён, что я чувствую себя карамельной конфеткой, плавящейся на летнем тротуаре. Моя боль быстро уступает место злости. Я ощущаю, как гнев вскипает в моей голове, как жидкая нефть, прокладывающая свой путь на поверхность. Рождённый яростью демон вирусом распространяется во мне, вызывая голое, как кость, бешенство. Я чувствую себя так, словно стою на крошащемся выступе над обдуваемой ветрами пропастью. В любую секунду я потеряю контроль, и появится Другая. Но я знаю, что дай ей волю, Другая будет спасаться бегством так далеко и быстро, как только сможет, словно обезьяна, улепётывающая от объятий питона.

Я играю с взрывчаткой, но сейчас мне необходимо резко впасть в состояние аффекта. Мной завладевает тёмное чувство, поскольку я бы никогда не отважилась на подобное, будучи в своём уме – я толкаю серафима назад, прямо в костёр. Искры взлетают вверх подобно облаку горящих пчёл. Волосы и куртка серафима вспыхивают с сухим потрескиванием, но даже тогда он не открывает рта и не кричит. Он медленно восстанавливает равновесие, в то время как его кожа горит и пузырится, а куски плавящейся плоти стекают по его телу, как жир со свечи. Когда он поворачивается ко мне лицом, его голова раскалывается, словно панцирь цикады, освобождая искрящийся холодный свет, который горит как огонь в снежную бурю. Что-то подсказывает, что мне всё-таки удалось завладеть его вниманием.

Серафим раскрывает свою сущность – его человеческая маска разрушена. Хотя я испугана настолько, что мой желудок переполнен статическим электричеством, я не могу отвести глаз. Он немного выше обычного человека и внешне похож на гуманоида, но с прозрачной, как у медицинского анатомического макета кожей. Вместо костей, крови и внутренних органов под ней светящиеся артерии, сверкающие вены и органы, которые мерцают, как ослепительные драгоценные камни.

Больно смотреть на эту грозную красоту, даже со всей моей защитой. Кровавые слёзы скапливаются в уголках моих глаз, но я не могу отвести их, даже несмотря на крики ужаса Другой. Безумное желание сбежать от того, что стоит передо мной, олицетворяет не просто страх, а глубокий первобытный инстинкт, с которым рождаются все животные и даже монстры. Хотя он не поднимает на меня руку, часть меня определяет серафима как угрозу для моего существования – примерно как кугуар для антилопы. К счастью, серафим возвращается в смертный облик, гася агонию от своей красоты так же легко, как закрытое окно заслоняет солнечный свет. Он смотрит на меня через облик неряшливого бомжа своими сияющими как опалы глазами, которые чуть раньше горели огнём.

– Ты поможешь мне? – шепчу я ломким, как бумажный цветок голосом.

Словно в ответ, серафим переводит взгляд на опоры моста, протянувшиеся над нашими головами. Я следую за его взглядом и чувствую, как дыхание замерзает в моей груди.

На узких балках и бетонных опорах мостов-близнецов сидит около дюжины серафимов, напоминая стаю потрёпанных горгулий с пылающими в потёмках глазами.

Я должна была догадаться. Где находится один, там есть и другие. Или они заскочили на огонёк, получив повестку от своего собрата, когда на него напали? Откровенно говоря, я не знаю, способны ли они существовать индивидуально друг от друга. Может, они как пчёлы и осы являются частью общего сознания улья. Я прочищаю горло и развожу руки, чтобы показать, что не скрываю оружие. Серафимы изучают меня немигающими глазами, как парламент сов, собравшийся судить преступную мышь.