Саймон Грин - Город, где умирают тени

Арена являла собой широченный овал, засыпанный песком, без бортов и разметки, и на трибунах вокруг нее расположились в соответствии со степенью знатности тысячи и тысячи эльфов. Чем-то первобытным и зверски жестоким веяло от песчаного ристалища. Это было место не для игр, не для бега и не для состязаний атлетов. Это было место, куда приходили сражаться и умирать, и грубо разровненный граблями песок напьется крови или победителя, или побежденного — с одинаковым безразличием. Оторвав взгляд от Арены, Голд поднял голову. Небо было жгуче-малиновым, будто охваченное пламенем. Ни солнца, ни звезд — зловещий кровавый купол. У Голда вдруг перехватило дыхание, словно он выглядывал из-за края бездонного обрыва и вот-вот должен взмыть вверх, в кипящее небо. Он покрепче схватился за бортик обеими руками, и неприятное чувство отпустило. Осторожно оглянувшись, Голд увидел два свободных кресла — простых, но удобных — и, сделав шаг назад, с облегчением рухнул в одно из них и глубоко, протяжно вздохнул. Затем посмотрел на Моррисона, все еще стоявшего у бортика и глядевшего на Арену с предчувствием беды.

— Шин! Где мы, черт возьми? Как мы сюда попали?

— Это Арена. И мы здесь по велению короля и королевы. Их слово — закон. Даже время и пространство подчинены монаршей воле.

Голд решил поразмыслить об этом позже. В этот день на него свалилось уже достаточно встрясок и огорчений, и ему необходимо было отдохнуть физически и морально. Моррисон с неохотой отвернулся от Арены и тяжело опустился в кресло рядом. Он уже подрастерял свои дерзость и самонадеянность, и по его внешнему виду это было очень заметно. Явно другого ожидал Шин от аудиенции во Дворе. Чтобы руки не тряслись, он сжал ладони с такой силой, что побелели костяшки пальцев, но буквально через мгновение его взгляд вновь устремился к песчаному овалу внизу.

«Он уже видел это, — подумал Голд. — И знает, что нас ждет. Потому и боится».

Эта внезапная догадка удивила Голда. Страха он не чувствовал. Тревогу — да, и любопытство. Его вообще было трудно напугать: за годы своих приключений в роли Мстителя он навидался и странностей, и жестокостей, душа его закалилась, и мало что могло выбить Голда из колеи. При всем уважении к молодому барду он не думал, что эльфы в состоянии поразить чем-либо превосходящим по силе впечатления его былые невероятные подвиги. Откинувшись на спинку кресла, Моррисон изо всех сил старался выглядеть сдержанным и спокойным. Голд дал барду секундочку обрести второе дыхание, а затем наклонился к нему.

— А ты ведь был на турнире раньше, так? — тихо спросил он, и бард нервно кивнул.

— Дважды. Удостоился великой чести. Самое интересное, что эльфы знают, как реагируют люди на это, поэтому иногда они используют турнир, чтобы… испытать тебя. Чтобы отделить ягнят от тигров.

— И какова дальше судьба ягнят?

— Их больше не приглашают. Ни на турнир, ни ко Двору. В Фэйрии слабых презирают. Вот почему эльфы так расстроены предсказаниями. За время своего существования они ни разу не оказывались лицом к лицу с угрозой для своего существования. Они напуганы. А страх для них — наихудшее и наипрезреннейшее проявление слабости.

Голд медленно кивнул. Множество вещей стало обретать для него смысл.

— А где вообще расположена Арена?

— Бог ее знает. У страны-под-горой и окружающего мира нет определенного места соприкосновения. Ее границы довольно расплывчаты, и пределы неясны. Она только относительно реальна, и эльфам это нравится.

— Не знаю, зачем я тебя все спрашиваю... Ответы мне совсем не нравятся. Мы можем отсюда вернуться в Шэдоуз-Фолл?

— Только с помощью эльфов. Лестер, что бы здесь ни случилось, что бы вы ни увидели, вы не можете протестовать. Эльфы воспримут это как оскорбление, а они очень щепетильны в вопросах своей чести. Помните: при Дворе есть группировки, которые только и ждут повода послать наш город куда подальше.

— Как ни странно, я и сам уже понял это, — сказал Голд. — У меня есть глаза. Когда начнется турнир?

— В любой момент. Ждем только сигнала Оберона и Титании. Вон там, наверху слева королевская ложа

Голд взглянул в указанном направлении и увидел двух правителей, устроившихся с комфортом в персональной ложе, в три раза больше той, где сидели они с Моррисоном. Ей и полагалось быть больше, дабы вместить два трона. Гирлянды незнакомых цветов увивали ложу, украшенную орнаментом с бриллиантами невероятной величины и удивительных оттенков.

Король поднял руку, и приглушенный гул голосов заполненных до отказа трибун мгновенно стих. Как только Оберон опустил руку, откуда ни возьмись на королевском стадионе появился высокий эльф. Он был наг, со спины его капала кровь — последствия свежей порки. Эльф преклонил колени перед Титанией, и королева вручила ему серебряный потир*[10]. Он крепко прижал кубок у ключицы, и Титания, достав из рукава нож, полоснула эльфа по горлу. Из раны толчками обильно полилась золотистая кровь и стала стекать в потир, все так же уверенно удерживаемый руками эльфа. Титания подождала, пока кубок не наполнился почти до краев, и затем, окунув в кровь палец, провела линию поперек своей шеи. Оберон вышел вперед, и Титания провела кровавую черту и на шее короля. Стоя на коленях, обнаженный эльф чуть покачивался, но по-прежнему крепко держал потир. Оберон сделал резкий жест, и коленопреклоненный эльф испарился.

Голд повернулся к Моррисону:

— Превосходно. Может, объяснишь, что это за чертовщина? Эльф умрет?

— Вряд ли: они веками используют одного и того же эльфа на церемонии открытия турнира. Он, так сказать, «отбывает срок», только за что — по-моему, никто уже здесь не помнит. Вот вам Фэйрия во всей красе: традиция прежде всего.

Оберон еще раз стремительно взмахнул рукой. Стадион вздохнул и взорвался ревом, будто раскалившим пылающее небо еще яростней. Оберон и Титания вернулись на свои троны, и турнир начался.

Первыми показались акулы. То появляясь, то исчезая, зловеще-плавно паря на открытом воздухе, акулья стая лениво скользила поверх песка, как будто окруженная невидимым океаном. Это были здоровущие твари, некоторые футов тридцати, их расслабленные пасти были усеяны жуткими пильчатыми зубами. Тела акул были тускло-серыми с плавниками более темного цвета. Блуждающими тенями они кружили одна возле другой, патрулируя центр Арены, словно исследуя масштабы только им видимой клетки. Голду очень хотелось, чтобы прутья оказались достаточно крепкими. В свое время ему приходилось сталкиваться с акулами, но эти были крупнее и гадостнее, чем любой из его прежних врагов. На таком удалении они по идее должны были казаться мельче, но благодаря какому-то «встроенному» чудо-механизму Арены создавалась иллюзия, будто до хищников всего лишь несколько футов и достаточно протянуть руку, чтобы коснуться их. От одной этой мысли Голда передернуло, и он еще крепче прижал к себе сложенные на груди руки. Одна из акул медленно перевернулась, и Голду показалось, что она пристально посмотрела на него черным бесстрастным глазом. Голда обдало холодом первобытного страха. Ни мыслей, ни чувств не было в равнодушном немигающем взгляде — лишь вековой неутолимый голод.