Наталия Кочелаева - Когда глаза привыкнут к темноте

– Что читала? – весело спросил Костя, когда Валерия вернулась.

– Фантастику, – был ответ.

Незаметно стемнело, все ниже и ниже опускались желтые сумерки. Машина затормозила у подъезда старинного особняка. Сияли окна – там ждали гостей, там был праздник.

Высадив пассажиров, посмотрев им вслед – красиво идут по аллее, из света в тьму, из тьмы на свет, – водитель такси достал телефон, набрал номер фирмы.

– Я свободен, но сегодня, похоже, работать не смогу. С глазами что-то, вроде как слезятся. Спасибо. До завтра.

Он не испугался слов девчонки, еще чего не хватало! Просто устал за смену. Поехал домой, со вкусом поужинал: картошечка с мясом, пара стопок водки под соленые грибки, под копченое сальцо. Жена, правда, портила кайф, пилила ржавой пилой. Сама на диетах сидит безвылазно и мужу плешь проела!

– Вредно на ночь! Печень испортишь, заснуть не сможешь! Зачем тебе лишний вес?

– Ведь это ты, Танюха, с голодухи у меня такая злобная, – реагировал любящий супруг. – А вот навернула бы со мной картошечки, отполировала рюмочкой, стала бы до-обрая!

После ужина он прикорнул на диване. Жена сериал смотрела, а он задремал. И вдруг проснулся от совершенно чудовищного кошмара. Ему показалось, что он едет в своей машине, что на заднем сиденье пассажир, и пассажир этот, не говоря дурного слова, накидывает ему на шею удавку и принимается душить. Молча, страшно, и вот уже хрипы рвутся из груди, глаза вылезают из орбит…

– Петя! Петя, что с тобой?

Татьяна притащила воды и каких-то капель. Испугалась, дурында, что его кондрашка хватила!

– Кошмар приснился. Уф-ф, дай еще воды.

– Сам сходи! Говорила тебе, не ешь сала на ночь! – И снова уселась смотреть сериал…

А Лере и Мраку открыла дверь самая настоящая горничная – женщина с незначительным лицом, в темном платье и белом фартуке.

– Здравствуйте. Проходите в кабинет.

– Ты здесь не в первый раз, – шепнула Лера, пока они шли по полутемному холлу.

– Да, – коротко ответил Мрак.

В кабинете свет был тоже неярок. И никого.

– Нам, очевидно, нужно подождать, – сказал Костя. – Хозяйка дома – личность неординарная.

Лера кивнула. Она чувствовала себя стесненно в незнакомой обстановке. Поставила сумку на кресло, в ней тихо зашуршал, точно бы отзываясь, посох дождя. Неужели накликает непогоду? На обратном пути недолго испортить платье. И атласные туфельки… Лера подавила вздох и огляделась. Кабинет как кабинет, строгий и богатый. Книжные стеллажи по стенам, в одной из них – темная арка. Оттуда, вероятно, и появится неординарная личность. И, словно отвечая ее мыслям, раздался неизвестно откуда тонкий, дребезжащий голосок:

– Проходите, пожалуйста. Сюда, в арку.

Лера пожала плечами, подхватила сумку. Мрак крепко взял ее за локоть, и они двинулись торжественно в темный проем. Посох дождя, незаметно выкатившийся из открытой сумочки, остался лежать под креслом.

ГЛАВА 10

В конце узкого коридора тускло струился свет – то горела свеча. Но Лера не успела удивиться причудам хозяйки. Раздался тихий скрежет, и проем за их спинами исчез, словно его и не было. Они сделали еще несколько шагов и оказались возле маленького столика, на котором и горело-плавилось в подсвечнике продолговатое стеариновое тельце.

– Что за черт… – прошептал Мрак.

– Где мы, Костя?

– Я не знаю. Это какая-то шутка. Или розыгрыш. Или недоразумение.

– Надо позвать кого-нибудь. Постучать.

– Конечно. Елена Николаевна!

– Вот как, оказывается, зовут нашу хозяйку, – вставила Лера, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Познакомились…

– Е-ле-на Ни-ко-ла-евна-а!

Но Лера слышала – звуки глохнут, гибнут в этих стенах, обитых чем-то мягким. Войлок? Ковры? Такое же покрытие на полу. Гаснет голос, гаснет стук. Слабо колеблется пламя свечи, липкий ужас заползает в душу.

Они выдохлись через час и решили осмотреть стены. Может быть, есть дверь? Но двери не было. Глухой каменный карман. А та арка, сквозь которую они прошли, была обозначена пазами на стене шириной менее миллиметра. Тщательно пригнана дверь, и не за что уцепиться, нечем поддеть ее.

– Мы просто участвуем в реалити-шоу, – прошептала Лера и без сил опустилась на пол. – Костя… Не надо больше кричать. У меня звенит в ушах. Скоро нас выпустят, и мы посмеемся над своими страхами. Сядь ко мне.

– Конечно. Конечно, милая. Ты приляг, если хочешь, положи голову мне на колени. Вот так.

– Расскажи мне что-нибудь.

– Что?

– Что угодно, только о себе. Я ничего о тебе не знаю.

– Знаешь. Я рос в детском доме для слабовидящих.

– Про детский дом догадывалась. А…

– Я ничего не видел. Даже света. Но ты не поверишь, так тоже можно жить. Я привык, притерся ко тьме. Я думал, что знаю ее. Но тьму невозможно узнать, она хитрее тебя, потому что она – ничто. Отсутствие света.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Не важно. Мать отказалась от меня, еще в роддоме.

– Ты не пытался отыскать ее?

– Попытался. Когда смог видеть. Но ее уже не было в живых.

– Извини.

– Какое смешное это американское «извини». Ты тут ни при чем. Она была алкоголичкой. Я не знал ее и любить не мог.

– Но был кто-то, кого ты любил.

– Да. Я любил девушку. Она как раз была слабовидящей, видела свет, силуэты… Эля рассказывала мне, как выглядит небо, солнце, дерево. Мы собирались пожениться. Нет, не собирались. Просто все говорили, что мы будем вместе, как будто это уже было кем-то решено. Она была не детдомовской, мы с ней учились в специальной школе. Она была очень красивая. Конечно, я не мог этого знать. Я трогал руками ее лицо, но всей красоты не постигал.

– Почему вы не поженились?

– В детский дом приехала Елена Николаевна. Я был уже выпускником. Собирался работать на заводе, где делают бельевые прищепки и другую ерунду. Слепые делают. Во время медосмотра выяснилось как-то, что меня можно прооперировать, и я буду видеть. Елена Николаевна дала денег, очень много. Меня оперировали в Америке. Она была там со мной.

– Она красивая?

– Валька, она старая. Ей, наверное, сто лет.

– Наверное, лет сорок. И она красивая.

– Пойми, сто лет – это не фраза. Это реальные сто лет. Я понял это, когда ее увидел. Своими глазами, новыми глазами. И тогда у меня произошел, как у птенцов, что из яйца вылупляются, импритинг. Я привязался к ней, больше было не к кому. Она подарила этот мир, на который я не мог наглядеться. Она подарила мне видеокамеру, и я начал снимать.

– По твоим сюжетам не скажешь, что ты полюбил этот мир.

– Я знал, что ты так думаешь. Но я не могу пройти мимо чужой боли. Пепел Клааса бьется в мое сердце, помнишь? Я чувствовал, что порой это используется на потребу людскому любопытству, но знал – рано или поздно я вырвусь, я смогу… Нет, тебе это не интересно.