Лицо из зеркального коридора - Марьяна Романова
Ангелина возвратилась домой в состоянии крайнего возбуждения. Ей кто-то звонил, ее куда-то звали – такие, как она, люди-праздники, вечно собирают вокруг себя толпу. Весь город у нее в друзьях числился. Конечно, это были не глубокие отношения, а скорее поверхностное светское приятельство. Вряд ли кто-то поспешил бы ей на помощь среди ночи, если бы она вдруг занедужила, зато желающих выпить бокал ледяного шампанского в ее компании – хоть отбавляй. Такой вот сорт одиночества в толпе. Ее это, впрочем, совсем не напрягало – Ангелина всю жизнь отчего-то избегала настоящей душевной близости.
История о мертвецах крепко ее зацепила. Было в ней всё, что так любила женщина, – и тайна, и мрачноватая романтика, и ощущение собственной исключительности, и возможность обрести собеседника, который никогда ее не покинет. Настоящего друга. В глубине души она понимала, что это инфантильно – все равно как юные барышни заводят себе воображаемых друзей. Проблема в том, что у Ангелины не было сильных привязанностей даже к живущим, не то чтобы к мертвецам.
Она заварила себе крепкого чая и задумчиво перелистала скудный семейный фотоальбом. Не склонная к излишней сентиментальности, она предпочитала хранить нужные воспоминания в голове, а не на полках. Но какие-то фотокарточки были. Поразмыслив, она остановила выбор на прабабушке, которую никогда толком и не знала – та умерла, когда ей было всего шесть лет. Остались какие-то обрывочные детские воспоминания: как та лепила для нее вареники – аккуратные кулечки тончайшего теста, в каждом из которых лежала присыпанная сахаром вишенка. И фотография была прекрасная – прабабушка в молодости. Ох, и красавица же она была – нездешняя красота старого Голливуда, и не скажешь, что родом из деревенских и всю жизнь проработала на часовом заводе сборщицей. Узкое лицо, утонченные черты, четко очерченные соболиные брови, ясные глаза, пушистые ресницы, губы бантиком, толстая пшеничная коса. На фотографии прабабушка улыбалась. Наверное, это был хороший день – лето, солнечные блики на ее лице, букет васильков, который она к груди прижимала, летний вязаный берет. Звали ее София, Софочка.
Ангелина дождалась ночи. Она точно не знала, что следует делать – решила действовать по обстоятельствам. Как большинству артистичных натур, чувственности ей было отсыпано с излишком. Она и сны яркие видела, и иногда вспоминала о ком-то за минуту до его звонка, и почти всегда с первой минуты общения точно знала, какое из ее новых знакомств обернется красивым романом, а какое – быстро канет в прошлое.
Она выдвинула в центр комнаты стол и накрыла его на две персоны. Вина сладкого налила – бокал себе и бокал прабабушке. Фрукты в вазу положила, салфетки достала красивые, праздничные, почистила столовые приборы. Острого ножа в ее доме не нашлось, и она приготовила толстую швейную иглу, чтобы палец себе уколоть и несколько капель крови добыть. Игла – даже лучше. Как в сказке о спящей красавице и заколдованном веретене.
И вот, когда часы пробили полночь, Ангелина весь свет в квартире погасила, оставила только свечку тоненькую, церковную. Села за стол, оправила специально надетое по этому случаю красивое платье, сосредоточилась. На фотографию прабабушкину посмотрела да звать ее начала. Сначала молча, а потом и вслух: «Софа… Софочка… Иди ко мне, Софочка… Сколько лет ты уже в могиле лежишь… Больше тридцати, выходит. Я и не знаю, где могила твоя, не была ни разу. Ты уж меня за это прости. Но я все-таки кровь тебе родная. Приходи ко мне на огонек, Софочка…»
Долгое время ничего не происходило. Ангелина была из тех, кого ожидание утомляет больше, чем самый тяжкий физический труд. Она была уже на грани, чтобы признать эксперимент неудачным и пойти спать в полном разочаровании. Как вдруг ей показалось, что в комнате холоднее стало. И пламя свечи заплясало-запрыгало, хотя все окна были плотно закрыты. Как будто бы от движения, как будто бы вокруг стола кто-то ходил кругами. Ангелина на фотографию прабабкину уставилась – нет, никаких изменений. Всё то же красивое улыбающееся лицо. И тогда она про кровь вспомнила. Вдохнула поглубже, как перед прыжком в ледяную воду, и сильно палец указательный уколола – так сильно, что даже вскрикнула. На белой коже выступила крупная капля крови – Ангелина сдавила палец, и та в тонкий ручеек обратилась. Красные капли падали на фотографию, прямо на лицо покойной Софочки.
Голова закружилась у Ангелины – как будто бы не несколько капель крови она потеряла, а целый литр. Может быть, по правде это случилось, а может быть, от стресса у нее в голове помутилось немного, но вдруг ей показалось, что прабабкины губы на фото сильнее в улыбке растянулись. То она улыбалась скромно, полунамеком, как и было положено фотографирующимся для памятного портрета красавицам тех лет, а теперь уже почти смеялась – нагло, хищно, как современная пожирательница сердец, из тех, кого глянцевые журналы любят размещать на своих обложках. Прабабушка София точно для обложки бы такой подошла, если бы родилась в наше время, ее красота была безупречной, вне времени, вне меняющихся эстетических канонов. Ангелина капельку крови прямо на бабушкины губы направила, прямо в этот нахальный алчущий рот. Ей даже показалось, что Софочка облизнулась, высунула серый язык и слизала кровавую капельку.
Ангелина несколько раз моргнула, глаза ее устали от полумрака.
«Софочка… Где же ты? Приходи ко мне, я жду тебя. Я с этого света тебя зову, побудь со мной… У меня ведь никого, в сущности, нет, а ты мне будешь родная… Как талисман мне будешь, ты только приходи…»
Боковым зрением она приметила какое-то шевеление в углу – повернула голову. Из-за портьеры блеклая фигура выдвинулась. Ангелина испуганно со стула вскочила. Она находилась в комнате не одна – на расстоянии пары метров находилась еще одна женщина, невысокая, красивая, в платье скромном и в летнем вязаном берете. Она такой реальной казалась, такой настоящей и живой, что Ангелина не сразу и поняла, что вот же она, прабабка. Пришла на зов. Ей так хотелось поверить в чудо, но внезапно
