Елена Блонди - Татуиро (Daemones)

Поднял и согнул руку, вспоминая, как струится по ней тяжесть длинного тела, обвисая. Рука напряглась, взбухли мускулы, заблестела вода на круглых поверхностях.

— Не Яша, конечно, но вполне-вполне.

И, подходя все ближе, одной волной, другой, следующей, мир стал теплеть. Подплывая к самым ногам, захлестывал, вбирал в теплоту, будто в руку, и держал, говоря без слов, что все получается. Свершается. С-с-сейчас-с-с с-свершшаетсся. Все вокруг — для него. И он этого стОит.

Ходил по номеру босиком, не вытираясь, отжимал рукой потемневшие от воды волосы, ловил отражение узорчатой шкуры в зеркалах. Бросился на простыни, с удовольствием прижимая себя, мокрого, к свежему белью, оставляя на безупречном свой отпечаток. Снова вскочил.

Было так, будто после жары сел в тени и выпил бокал сухого белого вина, как раз той прохлады, которая сама проливает в горло хмель. Двигался, будто не касаясь коричневого паркета, и каждая мышца играла и пела тихонько, подсказывая, я здесь, на месте, все плавно течет, не боясь препятствий. Так, как надо. Так, как бывает иногда во снах. Ловкость в членах.

Он засмеялся старомодной формулировке и понял, к месту она, именно нужной иронией. Ловкость еще и ума.

Подошел к шторам и отдернул, обнажая черное тело ночи, привалившейся к стеклам снаружи. Его видно, если кому-то взбредет в голову топтаться по склону на ледяном зимнем ветру, его, облитого электричеством, со змеей, прильнувшей к мужскому телу в полной силе. И плевать. Нет, пусть видно!

Крутнулся, не заботясь о том, устоит ли, потому что знал, устоит и не будет смешон, как не бывает смешон бегущий гепард или потягивающийся тигр. Оперся руками о полку и приблизил лицо к зеркалу над ней. Глаза потемнели, как волосы, будто намокли той же горячей водой, резко очертились губы. И во всем лице, что в нем?

Понял, прислушиваясь к себе. Прохлада. В нем сейчас прохладная тень. Не тот танец, который был в спортзале, когда бегал, поскальзывался, прижимал камеру и внутри перемешивался с радостью страх — получится ли, а после осталась только радость — получилось! И еще были там — жалость к Рите, неловкая ненависть к барину. Каша там была. Солнечная каша с комками черной сутулой фигуры, — мальчишка этот, что маячил неотступно. Как сказал Яша, любовь? Любовью своей висел пацан перегоревшей лампочкой в темном плафоне, бесполезной. Нет, не без пользы. Сбалансировал снимки.

— И от любви польза бывает, да?

Смотрел себе в глаза и, одновременно, видел со стороны. Обнажен, ладно скроен, оптимален в пространстве, хорошо освещен, выгодно. Ноа на мышцах. Хорошо. Хорошо!

Повеяло легким запахом, сквозь дежурный освежитель, запахом чего?

Он принюхался, с жадностью ловя ускользающее. Пахнет разогретая кожа. Не только. Еще самую малость — кровь. Растертая пальцами свежая зелень. Будто там, за черными стеклами не вымороженный песок и не стылое море ворочается пойманной камбалой, а влажная жара джунглей из снов. Запах Ноа, идущей впереди; бедра ее качаются, чтоб он не мог отвести взгляд.

…Вот только этот привкус во рту.

— Зубы почищу, ликерчик в баре есть мятный, — сказал своим темным глазам, похожим на глаза его змеи, — с хера ли мне снизу вверх на всех? Хватит. Я в силе. И я расту, вижу сам — расту. Справлюсь. Так? Это говорила ты мне?

— Ссправишшься…

— То-то!

Через полчаса в цветном мигающем полумраке неожиданно симпатичного ресторанчика сидел за легким столом, вытянув вольно ноги в светлых брюках. Горничная, пока он плескался в душе, принесла на выбор несколько комплектов одежды и он, не особенно выбирая, выбрал хорошо. Чувствуя себя итальянцем из старого фильма, к брюкам надел прямо на змею светлый джемперок, подтянул рукава. Кожа горела по контрасту с внутренней прохладой. Уходя из номера, открутил крышечку с темно-синего элегантного флакона, но понюхал сгиб локтя, где пахло чистой мужской кожей, и плескать на себя одеколоном не стал. Пробежали смутные мысли вперед, к тому, чем кончится, вероятнее всего, вечер, и там, в предполагаемом, он должен пахнуть мужчиной, а не парфюмерными изысками. Но делать картинку резче не стал, куда торопиться, он сегодня герой, пусть все идет само. И прохлада внутри лениво, покачиваясь в шезлонге на зеленой траве ухоженной лужайки, кивнула — все сложится оптимально, как надо.

Все и складывалось. Яша присвистнул, разглядывая Витьку. Видимо, подумал, что тот в своей стихии, столичный фотограф, там, в Москве, не вылезающий с презентаций и вечеринок. Но уважительность не смяла его в комок, а наоборот, приосанился, стал с гостем вровень. Заблестели глаза и, поворачивая плотную шею в распахнутом вороте белой рубашки, руки потирал, готовясь хорошо употребить вечер — во всех смыслах.

Витька подумал, Яше от него нужно не только умение снять, но и вот это — найти равного и обязательно не отсюда. Как Степка иногда говорил «покорешиться». Показать себя хозяином и чтоб гость оценил.

Ну-ну, лениво думал, и откидывался на стуле, балансируя на изогнутых металлических ножках, посмотрим-посмотрим на старания.

Ощущал себя собеседником, зрителем, ценителем того, что смог сделать простой рыбак, сын и внук рыбака, узнавший, что есть на свете другая жизнь. В силу его разумения. Но и поданным блюдом себя ощущал, предметом, выставленным на продажу.

Ну, и? Думал, разглядывая иероглифы на шелковых колеблющихся стенах, драконов на потолке, апельсины бумажных фонариков в углах. Будто первый раз торг? Первый раз был, когда снял Тину Тин, за десять минут отщелкал десяток ее звездных кадров. А потом были еще и еще, заказы, просьбы.

Но с Тиной, понял он сейчас, покупали его Дар, только родившийся. Как покупают новостройку, где будет квартира, или щенка, из которого по гарантированной родословной вырастет огромный зверь. Сам он мало интересовал певичку, так, футляр для драгоценности, оболочка с манипуляторами для нажимания кнопочки затвора.

А сейчас, все, что он почувствовал в медовой комнате, — толкает локтем, чтоб не пропустил знаков: пришли покупать его самого. Со всем, что у него есть — с талантом, но и с сердцем. И цена, следовательно, должна быть высока.

Внутри защекотало перышками разной формы и жесткости… Разные ощущения. От брезгливости до интереса.

Музыка из тихой превращалась в удары и грохот, но, вовремя смолкая, снова вела одну лишь мелодию. Добавлялись ритмы, всегда к месту. Смаргивал нервные слезы свет вокруг сутулого силуэта диджея на возвышении, обливал веники его дредов то красным, то синим и зеленым.

Выпили вина. Ждали горячего. Витька ожидал, что Яша будет говорить обильно и заранее внутри морщился. Но барин только что-то о номере спросил и про вино. Молчали расслабленно, в удовольствие. И Витька удивился — совпадают. Он думал, придется пережить то, что было с Карпатым, длинные хвастливые монологи, рванье рубахи с груди, громыхание по столу кулаком. Но, видимо, вылизанная обстановка гламурного зальчика с угловатыми от свежести скатертями отличалась от пьянки в сторожке недостроенной дачи или в каюте рыбацкого катерка.