Джон Маркс - Страна клыков и когтей

Мой гость мне совершенно чужой. Он снимает комнату на ферме по соседству. Там есть куры и петух, и собака, которая никогда не лает. В серые предрассветные часы петух своим клекотом прогоняет раскричавшихся птиц. Посетитель приходит часто, пытается вызнать у меня сведения о моем возрасте или имени. Иногда он только сидит и пристально смотрит. Иногда кричит на меня или грозит устроить так, чтобы меня увезли отсюда силой.

Один разговор мне памятен особенно.

— У тебя еще одна неделя, — сказал он. — А после я поступлю, как предписывает закон. Я помещу тебя в румынскую психиатрическую клинику, где тебя будут лечить наши врачи. Еще раз тебя спрашиваю. Ты американка? Ты журналистка?

— Мне страшно за вас, — ответила я.

— Брось свои выходки.

— Какие выходки?

— Перестань делать вид, будто знаешь меня.

— Но ведь я вас знаю.

— Я просто государственный служащий и делаю то, что должен.

— Через год вас не станет.

Его лицо побагровело, он вышел из себя.

— Если захочу, могу устроить, чтобы тебя заперли, да так, что имени твоего никто не узнает.

— И о вас никто не вспомнит.

Вставая, он натянул пальто.

— Я знаю, кто ты, — сказал он, — но не могу этого доказать. А раз я не могу этого доказать, то буду держать рот на замке, не то меня самого призовут к ответу. Я шум поднимать не стану. Местные власти просто тебя спровадят. Подумай хорошенько. Здешние женщины хотят от тебя избавиться.

Он уходит.

Мне хочется ему угодить. Мне хочется, чтобы все были счастливы, как я. Мне хочется, чтобы все почувствовали любовь к бытию в моем сердце. Когда я так говорю, на лице посетителя возникает странное выражение, и мне это невыносимо. Губы у него раздвигаются, лицо увлажняется, и я вижу, как он постарел. Когда дело дойдет до смерти, он утратит свою индивидуальность, просто просочится в землю как нефть.

Я просыпаюсь под пение птиц и выглядываю из окна на ферму за оттаивающим полем, где спит мой посетитель. В этой долинке, вон там, в ложбине между моей келью и фермой еще одна братская могила, я недавно ее ощутила, и населяют ее, заполнив по края, жертвы великой войны давно забытой эпохи. Это казненные римлянами даки, и они перешептываются:

— Когда мы отправимся домой?

25

Сны о девушке с золотыми волосами начались три дня назад. Без сомнения, я уже когда-то ее видела. Я знаю ее имя, но не могу его произнести. Она подходит к моей двери, тихонько стучит и просит ее впустить. Я подчиняюсь, и, опустившись передо мной на колени, она целует мои ноги. Кто-то перерезал ей горло, поэтому целовать ей нелегко. Я спрашиваю, не одна ли она из тех, кто лежит в могиле за охровым амбаром, и тогда глаза у нее наполняются слезами, и она спрашивает, не шучу ли я над ней. Она все просит меня заглянуть в ящик с моими пожитками под кроватью, но я отказываюсь. Не хочу видеть, что там.

По утрам я рассказываю сестре Агате про сны. Она не понимает, но указывает на карандаш и бумагу. Хочет, чтобы я их записала. Настаивает. Я повинуюсь.

Однажды ночью, еще не заснув, я слышу тот же тихий стук в дверь, что и во сне. Последние угольки в очаге тлеют темно-красными пятнами пламени. Я не могу шевельнуться. Обычно никто не навещает меня после того, как разведен огонь, а сестра Агата уже о нем позаботилась. До рассвета мне положено оставаться одной.

Завернувшись в одеяла из шкур, я встаю. Каменные плиты на полу такие холодные, что обжигают мне ступни. Дверной засов словно кусает меня за пальцы, но я рывком его отодвигаю. Приотворив дверь, я вижу бледное лицо, знакомое, но совсем не то, какое ожидала. За дверью сестра Агата. Она хочет, чтобы я научила ее английскому языку, и намекала, что подумывает о другой для себя жизни. Мы часто пытаемся объясниться жестами, когда она разводит огонь в моем очаге. Думаю, она тоскует по дальним странам.

Сейчас она смотрит на меня с ужасом. Она указывает куда-то мимо часовни на ворота монастыря. Ей незачем что-либо говорить. Я и так знаю. Кто-то ждет меня у входа.

— Мой посетитель? — спрашиваю я.

Качнув головой, она еще долго всматривается в меня, ожидая, что я как-то объясню то, что она случайно увидела.

— Я надену ботинки, Агата. Я сама справлюсь. Возвращайся к себе.

— Не… — отвечает она.

Я беру ее за руку.

— Отправляйся в свою келью и запри дверь, Агата. Да?

С благодарным взглядом она подчиняется, а я надеваю толстые шерстяные носки и зимние ботинки, которые купил мне отец, и выхожу в ночь. В лицо мне ударяют принесенные ветром мелкие льдинки. Над черным ободом стен звезды горят белым, желтым и красным. Их столько, что я не могу отыскать те немногие, которые знаю. Все вспыхивает болезненным сиянием. Я различаю полосу Млечного Пути.

Вглядываясь в коридор с кельями, где скрылась Агата, я хочу надеяться, что она вняла моему совету. Я понятия не имею, в каком положении нахожусь, как в нем очутилась, кто в этом виноват, но, очевидно, произошло нечто ужасное. Сестры подозревают, какую роль я сыграла в бесконечном глубочайшем ужасе, и, невзирая на свою доброту, молятся о моем отъезде.

Ступая по мягкому снегу, я миную часовню. Я еще ни разу так далеко не заходила. Внешние стены часовни расписаны сотнями сцен из житий разных святых и апостолов, возвышения и падения царей Византии, удела человечества грядущих веков в раю и аду. Днем я читаю эти стены, как страницы книги.

Сердце у меня отчаянно бьется, и я прислоняюсь к задней стене часовни. Как только я заверну за угол, меня будет видно от ворот, и моего ночного гостя тоже, — думаю я, вознося собственную молитву. Здешние женщины проводят свои дни в непрерывной беседе с Господом. Наверное, и мне молитва поможет встретиться с тем, что меня ожидает. Какое-то воспоминание шевелится во мне, будто это мгновение напоминает мне какое-то другое, но нет, пустота…

Завернув за угол, я решительно иду к воротам, не поднимая глаз. Скрип снега под башмаками служит мне утешением. Он придает мне внушительности, точно я — колосс, в тишине дробящий льды.

Я не поднимаю глаз, пока не подхожу к самым воротам — каменной арке, высеченной много веков назад. За минувшие десятилетия проход под ней вытоптался, превратился в туннель, ведущий во внешний мир. С наступлением темноты сестры всегда опускают со стороны монастыря замысловатую чугунную решетку. Я заглядываю в озерцо тьмы, скопившейся меж стенами.

— Эй? — зову я.

Никто не отвечает.

Жаль, что я отпустила сестру Агату. Она помогла бы, показала мне гостя. Она зажгла бы фонарь из тех, что лязгают на ветру о внутренние стены туннеля.