Николай Норд - Избранник Ада

– А кто его знает, то ли из могил выходят, то ли из рощи заявляются, а то ли с того берега Обь переплывают. Только в самой роще никаких шалашей или пещер, где б они жили, никто не видел. И на кладбище никаких берлог нет, разве что могильные плиты открывают изнутря… Они тут жили, говорят, когда и деревни-то не было вовсе.

– И что, никто их не ловил?

– Их поймай, поди! Сами, кого хошь, поймают. Для них человек – что куренок – такие здоровущие! Нашим мужичкам ни чета. Да лешак только зыркнет на кого своими красными глазищами, так столбняк хватает. Я тут ночью за мостом одного встречала на кладбище – ужас! – она, вдруг, прикусила язык. – Да и редко они объявляются – может раз в год, а то и в два даже…

В моей памяти всплыл бабай, которого я видел в раннем детстве у городской бани, и я хотел, было, порасспросить собеседницу поподробнее, но тут вспомнил, за чем сюда пришел и оглянулся на очередь за пивом. Она убавилась уже на треть, надо было торопиться.

– Значит, с коньяком у вас тут дело дрянь. Что же делать-то?

– А перцовочка не сгодится? У меня тут есть одна бутылочка под прилавком, трактористу нашему, Андрюхе, приберегаю, он мне обещал огород взборонить. Мне самой тяжело, я женщина слабая, беззащитная, одинокая… – она испустила томный, протяжный вздох, упершись в меня ждущим чего-то взглядом.

– Это идея! Перцовочка подойдет, – схватился я за соломинку предложения. – Но только при употреблении совместно с пивом, иначе – никак. Это, знаете ли, такая крученая технология запудривания мозгов есть – пиво с перцовкой. Действует, словно чистейший коньяк высшего сорта – проверено неоднократно на самоличном опыте!

– А вы приходите в магазин вечерком, к закрытию, я вам все и приготовлю, и обслужу по полной программе, – она страстно, насколько позволяли ее дурковатые глазки, взглянула на меня. – Хотите посмотреть?

– Чего посмотреть?

Она зашла за нишу угла у прилавка, так чтобы быть скрытой от постороннего люда и оставаться видимой только мне, и быстрым движением рук, на пару мгновений, распахнула свой халат.

В глазах у меня, за эти мгновения, отобразилась картинка, как на фотопленке камеры, поставленной на большую выдержку: в проеме халата я увидел ведерные груди в цветастом, самодельном лифчике, мощные колонны ног и полукружие необъятного, впрочем, не выпирающего, живота. Все это нижнее нагромождение телесных достопримечательностей было плотно обтянуто, голубого цвета, трикотажными, и, видимо, тоже самошитыми трусами, ввиду отсутствия восьмидесятых размеров подобных изделий в магазинах. Трусы были натянуты так высоко, что даже закрывали пупок, похожий на вход в норку отъевшегося суслика. Но самое оглушающее впечатление производил ее, расщепляющийся у основания, устрашающих габаритов, лобок, похожий на замшелую болотную кочку из-за выпирающей из-под ткани трусов густой, курчавой шерсти.

Если девица хотела поразить меня, то да – я был оглушен выше крыши, и даже отпрянул назад, как от надвигающегося и нацелившего на меня свою пушку, танка. Для того чтобы окончательно добить меня, продавщица еще раз повторила манипуляцию с халатом – танк выстрелил, и цель, то бишь я, была поражена окончательно.

– Ну, как вам? – чувствуя полную победу, спросила меня красавица, выйдя из-за укрытия и приблизившись ко мне.

Конечно, я знал, что красота – страшная сила, особенно женская, но не предполагал, что до такой степени. Я перевел дух, оправляясь от полного своего поражения и сказал:

– Потрясно! Ничего подобного я в жизни не видел!

– То-то! Так, значит, до вечера?

Эти категоричные ее слова ввели меня в сиюминутную прострацию.

– Да я, извините, того… как вам сказать… – после минутной немоты, сказал я. – Для такой женщины как вы надо бы…

Я не сразу подобрал нужные слова и замялся. Не мог же я резануть правду-матку и сказать, что ей больше бы подошел крепкий жеребец-производитель из какого-нибудь коневодческого совхоза имени Буденного.

– …Надо бы более достойного парня, – наконец, выдавил из себя я.

– Да на фиг мне твой парень! Ты сам такой миленький, сладенький, как конфетка шоколадная – «Мишка косолапый». Мне кажется, только обнимешь меня, так я и… – она перешла на «ты»: видимо, победа теперь давала ей такое право. – Так чо?

– Нет, не смогу, – сказал я категорично. – Если профессор не получит свой заказ прямо сейчас, мы с ним мигом уедем в город. А там у нас в институте сегодня работы под завязку, до позднего вечера придется торчать, – тут же придумал я. – А если удовлетворим сначала профессора, то мы пробудем тут до вечера, а там и рабочий день кончится. Свобода!

– А-а, да, – с досадой проговорила девица. – А у тебя тара-то есть?

Я показал ей банку в сетке.

– Да не тряси ты ей у всех на виду и мне ее не суй под нос, чтобы мужики не видели, я в свою сейчас накачаю. А ты ступай к служебному входу, за магазин. Жди меня там.

Терзаемый угрызениями совести, я поплелся в указанное мне место, размышляя о том, как это подло обмануть ожидания жаркой женщины. А то, что мне придется это сделать – никакому внутреннему обсуждению не подлежало, даже если бы родная партия сказала мне «надо!» Конечно, неплохо было бы крутануть с этой, жаждущей душевной любви, Валюхой мимолетную любовь на один вечер или ночку, но… как бы не опозориться тут ненароком, ввиду своей перед ней малорослости. К тому же я под завязку занят, сердце – Софьей, а душа – виртуальной любовью к той, которой вообще нет на свете. Какая-то неразбериха у меня с этими женщинами получается. Чувствую, что все это может плохо для меня кончиться…

Ждать мне пришлось недолго: обитая рейкой дверь, с черной, стеклянной табличкой и надписью золотыми буквами: «Служебный вход», распахнулась, предъявив мне влюбленную продавщицу, с бутылкой перцовки в одной руке и трехлитровой банкой пива – в подмышке другой. В глаза, в первую очередь, почему-то бросилась Валюхина обувь: ее относительно небольшие ступни, по сравнению с общими телесными габаритами, были обуты в мужские сандалии сорок восьмого размера – видимо, женской подходящей обувки в наших магазинах для нее не находилось. И, вообще, – вблизи она показалась мне еще большей великаншей. Я и сам не маленького роста – под метр девяносто, но она была чуть ли не на голову выше меня и имела не менее двух центнеров живого веса.

Девица забрала мою пустую банку, а в сетку аккуратно уложила, принесенные ею товары, не забыв при этом содрать с меня пятерку: как говориться, любовь любовью, а торговля – торговлей. Но сразу мне слинять не удалось, она схватила меня за руку и спросила:

– А как тебя зовут-то?

– Миколка, – почему-то, по-украински и уменьшительно переиначил я свое имя – так в детстве меня звала мама, полтавская хохлушка. И ответил я таким образом, видимо, чувствуя какой-то неподотчетный страх перед этой крутой бабенцией, будто тебя выпихивают вниз с самолета, забыв одеть парашют.