Александр Пелевин - Здесь живу только я

— Последний раз я видел тебя в мае сорок первого. А потом ты отправился бить фрицев в небе. Я волновался за тебя и очень хотел, чтобы ты сбил как можно больше немцев. Знаю, у тебя получилось.

— Меня сбили в сорок четвертом над Польшей, — ответил Герман. — Тогда я узнал, что мне сильно везет. Я выжил. И полетел снова. А потом я стал литературоведом. Прости — я очень хотел написать целую книгу про тебя, но получилась только статья в сборнике.

— Ничего, — улыбнулся старик. — Я очень соскучился по тебе.

Старик снова грустно улыбнулся и посмотрел в окно, а затем на Петра.

— Ты тоже прекрасно помнишь меня.

Петр вздрогнул.

— Мы с тобой были в одном отряде в октябре семнадцатого, — продолжал старик.

Обрывочные воспоминания проносились перед глазами Петра — одно за другим. А старик продолжал говорить:

— В эти дни мы с тобой и познакомились. Пётр Смородин. Я помню, как ты угрожал расстрелом тем двум парням из отряда, которые были намерены мародерствовать. А потом нам с тобой удалось повоевать вместе. Ты был лучшим боевым товарищем на свете. Я думал, что таких, как ты, не бывает. Мы прошли с тобой войну. Я помню, как нас чуть не схватили в плен солдаты Юденича, а мы выкрутились. Понимаешь? Мы с тобой могли бы выкрутиться даже от дьявола в аду, если он есть.

Петр закрыл глаза. Ему вдруг стало больно смотреть на ровный электрический свет в вагоне. С закрытыми глазами вспоминать было легче.

Проводник принес чай.

Старик размешал ложкой сахар и продолжил:

— В начале тридцатых ты жил в Сталинграде. Мы общались в переписке, пару раз ты приезжал в Ленинград. А потом ты переехал сюда. Ты был влюблен в женщину, которая здесь жила — помнишь? Ты был безумно влюблен в неё и она в тебя тоже. Помнишь, как ты искал её по всему Ленинграду? Мы искали вместе. И нашли. А она к тому времени уже вышла замуж. Я даже хотел написать об этом рассказ. Ты помнишь? Помнишь хотя бы это? Как её звали?

— Марина, — прошептал Петр, не открывая глаз. Он чувствовал, будто за него это произносит кто-то другой, и для того, чтобы еще раз прочувствовать вкус этих слов на своем языке, он повторил:

— Марина. Её звали Марина. У неё были светлые волосы и невероятно голубые глаза. Она очень много говорила. Меня всегда раздражали люди, которые много говорят, но её я мог слушать бесконечно. Я слушал её голос и улыбался. Её невозможно забыть. Даже сейчас.

Старик снова улыбнулся.

— Как же я соскучился по тебе, — продолжил он. — Последний раз я видел тебя в 39-м году. Ты сделал что-то очень плохое, а я даже не знаю, что именно. Ты помнишь это? Попробуй вспомнить. Что ты сделал?

Петр резко открыл глаза.

— Я работал в составе тройки НКВД, — заговорил он. — Я нашел мужа Марины и узнал, что он работает заведующим складом. Да, я сделал кое-что ужасное. Я сфабриковал против него дело о хищении государственного имущества. Это было очень просто. У него в роду были помещики, наше ведомство давно взяло его на карандаш. Я подтасовал некоторые документы, и получилось так, будто он украл у государства огромную сумму. Его расстреляли.

Петр замолчал, снова закрыл глаза, провел рукой по вспотевшему лбу и продолжил:

— Это был единственный раз за всю службу, когда я использовал свое служебное положение. Единственный раз, когда я солгал, совершил подлог документов. Мне не надо было делать этого. Обман вскрылся. Меня приговорили к расстрелу.

Мелькая разноцветными огнями, за окном со свистом пролетел встречный поезд.

Петр вспомнил чистый, неестественно ярко освещенный коридор, по которому он шел неровными шагами и слышал, как за спиной раздаются совсем другие шаги — твердые, четкие, решительные. Сзади шли трое. Мысли путались в голове. Именно тогда появилось ощущение нереальности происходящего. Может быть, это дурной сон, говорил он себе, а до конца коридора оставалось всего двадцать шагов.

Он услышал, как в одном из кабинетов наверху зазвонил телефон, и тогда стало совершенно ясно, что он слышит эти звуки в последний раз.

Вдруг задрожали пальцы, неприятный холодок проскользнул под сердцем, и ему стало по-настоящему страшно. Он тяжело задышал, шаги его сбились, он с силой зажмурил глаза и отчетливо увидел перед собой отвратительную белую многоножку.

Он открыл глаза.

Многоножка не исчезла.

Наверху снова раздался телефонный звонок.

Петр открыл рот и тихо сказал:

— Стоп. Что здесь вообще происходит?

Он остановился и попытался обернуться назад, но в этот момент раздался оглушительный хлопок, и вязкая темнота брызнула ему в глаза.

Все это было именно так.

— Я помню все, — сказал Петр, не отрывая взгляд от окна.

— Я очень скучал по тебе. По вам. Вы мои лучшие друзья. Таких друзей, как вы, больше не было.

— Я тоже очень соскучился по тебе, — сказал Герман.

— И я, — сказал Петр и посмотрел на старика.

Он увидел, что кот вылез из противогазной сумки, свернулся клубком на коленях старика и ласково мурлычет.

— По тебе я тоже соскучился, — говорил старик коту, нежно поглаживая его по спине. — Я никому не дам тебя в обиду.

За окном проносились огни уходящего города. Ровно стучали колеса. Дрожала ложка в подстаканнике.

— Простите меня, — продолжал старик. — Я заигрался. Знаете, человеческая фантазия безгранична. Она может творить самые настоящие чудеса. В этом отношении человек сродни богу. А может быть, он и есть бог. Человек — сильное существо. Он может придумать себе все, что угодно. Может придумать себе прошлое, настоящее и будущее. Простите. Во всем виновата моя фантазия. Я очень хотел снова увидеть вас. Я скучал без вас. Очень. Я один. Я выдумал себе целый мир и играю с ним от скуки. Простите. Я один.

— Я один, — повторил он, продолжая гладить кота, который спал на его коленях.

В комнате было светло. Настенные часы показывали полдень.

Свежий февральский ветер колыхал желтую занавеску, и из окна пахло приближающейся весной. В тусклом солнечном свете, пробивающемся из занавески, медленно и лениво плавала комнатная пыль.

Тяжелая хрустальная пепельница на столе была забита окурками. Исписанные листы бумаги валялись в беспорядке на столе, а в углу, рядом с печатной машинкой, была аккуратно сложена высокая стопка листов, исписанных ровным и красивым почерком.

Фейх перестал гладить кота и ласковым движением выпустил его на пол.

Затем он откинулся на спинку стула и устало зевнул, проведя ладонью по сильно похудевшему лицу.

— Я один, — повторил он.

Он почувствовал на лице трехдневную щетину.

— Побреюсь потом, — сказал он вслух. — Надо дописать всего лишь несколько строк.