Александр Сивинских - Открытие Индии (сборник)

Потом я уложила в рюкзачок бутылку воды, пакет крекеров, монтажный скотч и рулон плёнки анизотропной прозрачности, чтоб соорудить в крыше окошечко. Сцевола, проскользнувший в щёлку под дверью, скакал вокруг меня, так откровенно радуясь предстоящему походу, что я передумала наказывать его. В конце концов, отражение на боку цеппелина было и в самом деле потешное.

С домиком было что-то неладно – я поняла это сразу, едва его увидела. И пусть внешне всё было нормально, однако острые коготочки тревоги царапнули под мышками, проехали по спине и чувствительно вонзились в попу. Я в один миг сбросила рюкзачок и, перехватив поудобнее лопатку, двинулась разбираться. Через несколько шагов стало ясно, что меня насторожило – от избушки явственно тянуло табачным дымом. Затем послышались голоса. Два мальчишеских голоса. Потом я увидела разорванную плёнку на окне, а через дыру – невозможную картину. Маленькая мерзкая тощая обезьяна спускала штаны и пристраивалась в углу под гамаком с вполне определенной целью.

Я ворвалась в домик, точно демон возмездия. Близнецы Олубару завизжали в диком страхе. Тот, что без штанов, опрокинулся назад и закрыл лицо руками. Второй попытался прорваться мимо меня наружу, но налетел ухом на черенок лопаты и, вращаясь волчком, укатился назад.

А после я их лупила. Любо-дорого вспомнить, как я их лупила. Всё тем же черенком лопатки. Тощий успел-таки навалить под гамак, и это взбесило меня просто нечеловечески. Я метелила их так, будто хотела убить. Да что там! – я в самом деле хотела убить этих маленьких черномазых засранцев; Наших, ни дна им ни покрышки, Новых Соседей; погорельцев, сердобольно принятых в уютный домик и начавших в нём признательно делать кучи по углам.

Наконец я выдохлась. Близнецы Олубару скулили, растоптанная мерзость смердела, на обрывке оконной плёнки раскачивался Сцевола и смотрел на меня огромными испуганными глазами. Ещё бы – маленькая миленькая девочка в роли истязательницы негритят повергнет в ужас кого угодно.

Отведя взгляд от дымкрола, я приказала близнецам навести порядок. И пусть мне это было уже не нужно, возвращаться в изгаженный домик я не собиралась больше никогда, но… дело принципа. Напачкал – убери.

Тихонько подвывая и поминутно величая меня доброй белой госпожой, побитые Олубару стали заниматься тем, что, по их мнению, должно считаться уборкой. Смотреть на это было тошно, я плюнула и ушла.

Позабыв про рюкзачок, я брела в сторону дома. Ноги дрожали. На сердце было гадко. Куда гаже, чем в избушечке. Слёзы потекли сами собой. Мне вовсе не хотелось плакать, а они текли и текли, превращая мир во влажную хлюпающую муть. Поэтому Кучума я разглядела, только упершись в него носом.

– Отвела душу? – пророкотал он и соорудил из пальцев подобие насеста с лесенкой. – Присаживайся.

Я вскарабкалась по «ступенькам» и уселась, пригорюнившись. Против ожиданий сидеть оказалось довольно удобно. Поверхность насеста была теплой и слегка пружинистой.

– Что прикажешь с тобой делать?

– Отшлёпай, – обречённо предложила я. Скосила глаза на его пальцы. Страшенные когти, которыми в экспедициях дяди Матвея Кучум роет бывшую вечную мерзлоту и отбивается от белых медведей, были защищены такими же пробками, как рога. Интересно, мелькнула мысль, зачем ему рога? С кем сражаться? Неужели Глашина болтовня о том, что вместе с мерзлотой оттаяли гигантские доисторические чудовища, правда? Или прав Трофим Денисович, утверждающий, что из Ледовитого океана на сушу полезли звери, каким нет названия? Да нет, чепуха. Скорее всего, это антенны. Или место для багажа.

– Отшлепать – слишком просто, – возразил буратино. – Дело-то вырисовывается нешуточное. Расизм с отягчающими обстоятельствами.

– Какими ещё отягчающими?

– Ну, ты же приказала им называть тебя белой госпожой.

– Враньё! – возмутилась я. – Они сами начали.

– Так ведь ты не возражала.

Я шепотом выругалась. Совсем не по-детски. Обвинение в расизме – очень, очень плохо. Штрафами как за нетолерантность не отделаешься. Если расизм доказан, провинившихся взрослых лишают части гражданских прав. А подростков, между прочим, невинности. Что, по сути, то же самое. Заключить брак почти невозможно, к избирательным урнам не допускают. А ведь каждое пропущенное голосование – отрицательные баллы в социальной карте. Худшее медицинское обслуживание, ущербное образование и так далее. По телеку о таких случаях постоянно рассказывают.

Правда, двенадцати мне ещё нет, так что, глядишь, обойдётся…

– Придётся сообщить родителям, – прервал Кучум мои горестные размышления.

– Только попробуй! – окрысилась я.

– А что произойдет? – заинтересовался он.

– Посажу в ухо жука-дровосека, – мрачно пообещала я. – Он прогрызет ушную мембрану, проберётся в голову и отложит яички в твой деревянный мозг. Вскоре из них выведутся личинки и начнут жрать все подряд. Сдохнешь в страшных мучениях!

На наших домашних буратин такая угроза оказывает самое ошеломительное действие. Помню, когда я первый раз пообещала Глаше посадить в ухо короеда, она так перепугалась, что полмесяца тайком от мамы таскала мне шоколад, ореховую пасту, зефир, и чипсы. А потом у меня высыпала аллергия, и счастье чревоугодия кончилось.

– Пф! – пренебрежительно выдохнул Кучум.

Поток воздуха из его пасти сдул Сцеволу, задремавшего у меня на плече, и пощекотал волосы на шее. Дыхание буратины пахло свежими опилками.

– Что фыркаешь, как конь? – Я подставила кувыркающемуся в воздухе дымкролику ладошку. – Испугался?

– Вот ещё. Чего боятся-то? Далеко твой жук не уползёт.

– А кто его задержит? Может, у тебя в башке дятел живет?

– Дятла нету, а человечек есть. Мальчик-с-пальчик. С мухобойкой. Как раз на такой случай.

– Во ты врать здоров! – восхитилась я. – Думаешь, если с ребёнком беседуешь, так можно всякие небылицы плести? Да мне точно известно, что внутри у буратин. Никаких человечков, одни шестерни, тяги и ремни. И чуточку целлюлозных мозгов.

– Не хочешь, не верь. – Кучум пожал глыбообразным плечом и мечтательно добавил: – А вот как раз ремень сейчас не помешал бы. Хар-роший такой солдатский ремешок. Ну ладно, это дело мы отложим на недельку, до возвращения родителей. – Он поднялся на ноги, да так плавно, что я даже не покачнулась. – Будем надеяться, что мальчики постесняются рассказать, как их поколотила белая девчонка. Идём домой, пока Глаша не забеспокоилась.

– Идём, – согласилась я.

Дома я до самого вечера вела себя тише воды, ниже травы. Покорно кушала что дадут, занималась уроками, сколько полагается, телек выключила по первому требованию Трофима Денисовича. В постель легла ровно без четверти десять! Сцевола как водится начал скакать по кровати, но я его не поддержала. Он от изумления полиловел и спрятался среди игрушек.