Роман Лерони - Багряный лес

В зал выплеснулась песенка:

Лейтенант-то наш — герой!За страну стоит горой:Снимет камерой и глазомРусских Вань и наших Тань,Не оттянешь и приказом.

Все колыхнулось и затряслось в дружном хохоте.

Девушка вдруг запрокинула голову, рванула с шеи галстук, схватила Тома за руку и бегом потянула за собой на выход.

На улице было свежо. При полном безветрии шел дождь. Его струи загорались неоновым светом, отчего дождь казался ярким и цветным. Расстегнув верхние пуговицы форменной рубашки, женщина, оттянув ворот, ловила грудью дождевые капли.

— Убил ты меня, лейтенант, — тихо, с истомой в голосе, выдохнула она.

Он хотел обнять ее за плечи, но она сама обняла его и стала покрывать его поцелуями. Их губы встретились, жадно и страстно стали пить нежность друг друга…

Она отпрянула от него с одышкой, словно вынырнула из воды, и с хохотом вбежала в клуб, столкнувшись в дверях с Макартуром, прыснула в ворот и побежала дальше.

— Вот резвая! — с восхищением бросил ей вслед генерал. — А, Том?

— Что? — коротко спросил Том, только в этот момент освобождаясь от чар.

Макартур только слабо улыбнулся, достал из кармана трубку и стал неторопливо набивать ее табаком.

— Хорошо, — певуче, с расстановкой произнес он, вглядываясь в дождливую темень. — Знаешь, что в среднем в этих краях бывает только двенадцать дождливых дней в году? Местные индейцы верят, что если вымокнуть до нитки в ночной дождь при полном безветрии, тогда станешь силен над всеми нечистыми духами. Ты веришь в демонов?

— Нет, Дуглас. Я принимаю только материальное зло, которого более чем достаточно, и предпочитаю с ним бороться.

— Предпочитаешь? — почему-то переспросил генерал, потом закурил, щуря глаза от медленно расплывающегося в воздухе дыма. — Думаю, что тебе надо жениться…

Том коротко рассмеялся.

— Что смешного в моих словах? — ужалил его колючим взглядом генерал. — Я не люблю не семейных солдат — все они безрассудные герои!

— Что же в этом плохого?

— Войны надо выигрывать, а не погибать в них. В окопе должен сидеть не бездумный лихач, тешащий себя мыслью о посмертной славе, а солдат, думающий, как победить и остаться в живых. Можешь мне не верить, но я не люблю героев.

— Но у русских они в почете, — возразил Том.

— Но не в цене, — мгновенно вставил Макартур. — Это они от безвыходности: когда мало хороших командиров, побеждает солдатская смерть.

После этих слов воцарилась тишина. Два человека стояли на крыльце, слушая нежный шелест ночного дождя, вдыхая его аромат, смешанный с горьким табачным дымом.

— Хороша она — Таня, — сказал словно сам себе генерал.

Том тоже замечтался. "Войне скоро конец, — думал он. — Может и прав генерал — жениться самое время… Может сегодня сделать предложение? Вот так вот сразу — раз! Откажет — откажет, нет — нет", — но тут же убежал от этих мыслей, подсознательно опасаясь, что они подтолкнут его на поступок, и на миг вспомнил лицо Тани — застывшее в серьезности, в танце, прекрасное и живое… Оно смогло затмить собой прежнюю любовь, которая с этого момента стала прошлым, о котором не переживают, а только вспоминают.

— Как вам удалось уговорить полковника пустить солдат в офицерский клуб? — спросил Редерсон, с трудом заставляя себя думать о другом — образ Тани вновь появился в его сознании, и застыл там, словно высеченный из камня. — И где он сам? Я его не видел в клубе.

— Полковник Дарен — перевернутая страничка, — безразличным тоном сказал генерал. — Два часа назад он отбыл в Вашингтон, чтобы через неделю принять командование полком в Нормандии. Необъезженным мустангам место на фронте.

Макартур был в равной степени славен как своей дружбой, так и крутостью с нерадивыми и своенравными подчиненными. Виновных от его кар не спасали и прежние заслуги. Дарен пошел под пули и осколки, оставив после себя Восточный город — работу кропотливую и грандиозную.

— У полковника, наверняка, хорошие связи, — осторожно произнес Редерсон.

— Плевать я хотел на его связи! — чуть повысив тон, ответил Макартур и стал энергично выколачивать трубку о перила крыльца. — Его связи не спасут его от передовой. Сейчас не в моде отсиживаться по штабам — можно испортить карьеру. Дарен же — я внимательно изучил его Личное дело — карьерист, имеющий виды стать политиком. Будем считать, что я ему помог… Конечно, если будет настолько умным и осторожным, чтобы не подставить свою голову под немецкую пулю. Во Франции сейчас очень жарко. Немцы стараются изо всех сил сбросить нас в море… И какая разница: одним врагом меньше или больше? Это просто количество, по которому очень удобно отслеживать продуктивность своей жизни.

— Это как же?

— Очень просто, Том. Когда пытаешься сделать что-нибудь толковое, сразу обрастаешь недоброжелателями, как камень мхом. — И засмеялся: — Сейчас у меня их больше, чем когда-либо!

— Может это и не враги вовсе, — возразил Том. — а люди, которые стараются помешать сделать глупость?

— Когда делаешь глупость, вокруг тебя роятся одни "друзья", которые изо всех сил стараются помочь увязнуть тебе в дерьме по горло, — молвил с пресной улыбкой Макартур.

— У меня нет врагов, — сказал Том. — Есть, конечно, но они незначительны в своей способности навредить мне и в количестве…

— Ты еще молод для этого, — "успокоил" генерал, и с серьезной улыбкой добавил: — Впрочем, один влиятельный уже есть… Не думаю, что Дарен оставил без внимания ваш антирасистский шаг. Теперь это его маленький козырь в будущей политической деятельности. Ты, как известный оператор, окажешься очень удобной мишенью, в которую можно стрелять и получать взамен много шума.

Их разговор прервал рокот самолетных моторов. Пролетев низко над базой, машина скользнула светом фар по мокрым заблестевшим крышам бараков и домиков и утонула во тьме в направлении аэродрома. Вой двигателей в последний раз резанул шуршащую тишину и растворился в шуме дождя.

— Том, я внимательно ознакомился с теми материалами, которые ты доставил из Восточного. Дарену не делает чести то, что он долго скрывал это от командования. Разумеется, что во всем обстоятельно будет разбираться комиссия — я уже подготовил необходимый доклад в Вашингтон, но хотелось бы знать твое мнение.

Редерсон лишь пожал плечами. Он не мог сказать ничего определенного. Только подробно рассказал обо всем, что видел на полигоне, не без содрогания вспоминая детали пережитого.

— Впервые в жизни я столкнулся с тем, что мой мозг не в состоянии объяснить. В то же время не дает покоя мысль о том, что надо обязательно узнать, от чего или от кого погибли эти семнадцать человек?