Роман Лерони - Багряный лес

— Вы мне напоминаете кур на ферме моего папочки, — сказал он собравшимся, — кудахтанья вволю, а яиц нет.

— Не говори лишнего, Джей, — бросил кто-то. — Мы же можем и обидеться!

— На кого — на кур?

— Нет, на яйца. Неприятно думать, что ты считаешь нас скопцами!

Толпа дружно рассмеялась.

— Я рад, что ты у себя что-то нашел, — сострил в ответ Кон. — Теперь бери свою находку и топай в клуб — девочка тебе достанется! Остальные за ним, но…

Он еще раз поднял руку.

Вновь все умолкли.

— Просто по-свински поступаем, ребята, — сокрушенно произнес он.

— Ты снова о ферме своего дорогого папочки?

— А куда денешься, сынок? Приходится… Свинья ест свой корм, добреет во все стороны, а не благодарит кормильца до тех пор пока он не пустит ее под нож, а до того она только чавкает и хрюкает… Вот ты, — он указал на кого-то, — весь блестишь от того, что слюной обляпался…

— Но-но!..

— Вот тебе и "но-но", парень. Утрись… Размечтался притянуть к себе бутылочку и девочку, и прикладываться то к одной, то к другой.

— Тебе бы, Кон, не в армии служить, а рекламой заниматься: у меня уже больше нет сил тебя слушать — слюна так и валит.

Хохот качнул толпу.

— Давай выкладывай, что задумал и пора за дело браться!

— Какой шустрый! — мотнул головой Джейсон. — "За дело браться"… Дел-то у тебя точно прибавилось — только бы за ночь управиться…

— Это точно, Джей… С твоей болтовней можем и не управиться. Так что завершай это дело и пошли.

— Эк, какой быстрый!.. А вот задай себе такой вопрос: стою я, значит, весь такой красивый, напомаженный, наглаженный, надушенный — прямо мед для девочек, и где — в самом офицерском клубе!.. и готов танцевать, топиться в виски, ну, все такое, что положено на хорошей вечеринке, а кто же мне это все позволил: такую красивую жизнь?

— Как — кто? — спросил кто-то удивленно. — Известно же — лейтенант Редерсон!

— Правильно, — согласился Кон. — И ты думаешь, раз поперли толпой, как бараны…

— Опять ферма

— …чуть не раздавили, нагалдели полные уши, ручку пожали и на этом все? Я спрашиваю: так ли надо благодарить?

— Не-е-е, — загудели собравшиеся.

— А как?

— Ну, я лейтенанту стаканчик налью, девочку уступлю…

— Щедр!.. Очень щедр, — похвалил Джейсон. — Хорошо мыслишь, но не правильно, парень… Нас здесь во-он сколько, а лейтенант один — он не выпьет столько, да и девочек ему столько не надо… А, лейтенант? — Он вопросительно посмотрел на Тома.

Редерсон согласно кивнул в ответ. Он уже стал понимать, что к чему.

— Мы же не свиньи? — с наигранной суровостью громко спросил Кон.

— Нет! — дружно ответили все.

— Мы умеем быть благодарными?

— Да!!!

— Качай лейтенанта!.. Неси в клуб!!!

Это уже кричал не Джейсон, но какая была разница!.. Стараясь спастись от бремени славы, Том хотел убежать, но десятки сильных рук схватили его, подняли в воздух и понесли, постоянно подбрасывая. Он смеялся и взвизгивал, когда взлетал и падал, и еще больше от этого смеялся, уже задыхаясь. В клубе его встретили военным маршем, который исполнял оркестр из надутых щек, ложек, стаканов, бутылок и гребешков. Крики, смех. Веселье.

Его усадили за стол рядом с Макартуром.

— Я же здесь ни при чем, — сказал он генералу, стараясь справиться с одышкой.

— А кто? Вы, Том, и только вы!

Внутри клуба в несколько рядов стояли чистенькие столы, расставленные так, чтобы в центре просторного зала оставалось место для танцев. В противоположном от входа конце барака, утопая в свете неимоверного количества ламп, блестя стеклом бутылок и стаканов на полках, находился бар, обслуживаемый проворным и услужливым солдатиком. Рядом, под зелеными, низко свисающими абажурами светильников, стояли два бильярдных стола, четыре для карточных игр — все обито новым зеленым сукном. У стены стоял музыкальный автомат, на нем аккуратными стопочками лежали пластинки, которым не хватило места в музыкально-механическом нутре машины.

Заиграло банджо. Несколько губных гармошек затянули переливчатую и ритмичную мелодию. Кто-то ударил по гитарным струнам, а кто-то просто по стулу, как по барабану. Стали танцевать: по-медвежьи неуклюже, неловко, но не стесняясь. Кто-то в лад музыке запел, перебивая каждый куплет скороговоркой. Многие из стишков сочинялись тут же, с удивительно лихим остроумием. Том множество раз видел подобное, еще до войны, разъезжая с кинокамерой по провинциальной Америке, снимая жизнь настоящих американцев, их труд на фермах, полях, быт. И тогда он удивлялся могуществу этих людей! С утра до позднего вечера они умывались потом, глотали пыль, выращивая, обрабатывая и собирая урожай, ухаживая за скотом. Он вглядывался в их красные, обезображенные хронической усталостью лица, стараясь хотя бы краем глаза засечь, увидеть момент надрыва сил, но проходил вечер, играла губная гармоника, стонала гитара, подбивало ритм банджо, и людские лица, цветы жизни, распускались в цветении счастья, становились живыми и яркими, одаривая и заводя окружающих звенящим и простым весельем. Танцевали, целовались, любились и дрались, чтобы до дна израсходовать остатки энергии в своих живительных сосудах жизни, чтобы наполнить их новой, до краев и расплескать их в завтрашних заботах и событиях. И сейчас, сидя за столом в клубе форта, он смеялся до слез, подпевал, и, опять же, был пленен неисчерпаемой мощью человеческого духа и жаждой жизни, понимая, что никогда ему не уловить того момента полного опустошения и отчаяния, бессилия и обреченности, который если и существовал в мире, то не принадлежал этим людям только потому, что в это никто из них не верил.

Он хотел было выйти, чтобы достать из сумки кинокамеру, которая лежала в машине, но его перехватили по пути и втянули в круг танцующих. Какая-то красотка подскочила к нему, подобрала подол боков форменной юбки с, демонстрируя всем налитые силой и здоровьем упругие ляжки, положила ему на плечи тонкие руки и… Он не смог отказаться. У него не было желания этого делать. Его руки легли на ее талию, и он чувствовал ее горячее тело, которое переливалось и играло, призывая, и он от этой откровенности движений пьянел. Она дробно вытанцовывала стройными ножками, иногда вскидывая вверх и в стороны круглые колени, и вновь отбивала ритм каблуками неуставных туфель. Круг танцующих раздался, и они оказались единственной парой в его центре, кружащейся в танце, под восторженными взглядами собравшихся. Некоторые, аккомпанируя себе ладонями, приседали, чтобы рассмотреть ее ноги, и она, нарочно дразня, вскидывала колени как можно выше. Руки Тома скользнули вниз по фигуре женщины, легли на ее горячую гладкую кожу и чуть-чуть с нежностью сжали ее. Свист и одобрительные возгласы иногда заглушали музыку, но пара не бросала ритм и продолжала танцевать. Девушка оставалась серьезной и не отводила лица в сторону, как и положено было в этом танце. По ее щекам разлился пунцовый румянец и заиграл живым огнем. Ее глаза, карие, глубокие, впились в партнера и очаровали его пылкой страстью. Непослушная прядь каштановых волос выпорхнула из-под пилотки и прилипла к взмокшему виску. Непонятный, дикий, пожирающий мораль, жар охватил Тома, и он из последних сил удерживал себя от глупостей.