Магазин работает до наступления тьмы 2 - Дарья Леонидовна Бобылёва
— Я не буду, — всхлипнул Шмидт. — Я против насилия…
Многоэтажка продолжала гудеть от воплей, пока монады спускались по лестнице, но ни одна землеройка больше не посмела к ним приблизиться. Те немногие, кто не попрятался в квартирах, рыдали и убегали, едва завидев непрошеных гостей. Матильда немного позавидовала Шмидту. Даже в лучших ночных кошмарах ей не всегда удавалось добиться такого интенсивного и продолжительного страха. Крумы буквально фонтанировали отчаянием, тратя на него все свои жизненные силы, и монады успели неплохо подкрепиться, прежде чем выбрались из многоэтажки на пустырь. Как только шедшая последней Матильда спустилась с крыльца, раздался оглушительный металлический скрежет, и многоэтажка за их спинами пропала. Не растворилась в воздухе, а словно выключилась — вот ее, полусъеденную тошнотворной воронкой портала, показывали, а вот перестали, как по нажатию некой тайной кнопки, и остался только пустырь с лопухами, бурьяном и бабочками-лимонницами.
На месте халабуды пророка Юрия темнело свежее пожарище. Вокруг были рытвины, словно это место, до того как сжечь, пару раз объехали на тракторе. Матильда замедлила шаг, разглядывая почерневшие доски и пятна оплавленного пластика, а потом краем глаза заметила движение в небе. Там пронеслась стайка отливающих металлом шаров, загадочные объекты летели на север быстро и целеустремленно.
У входа в метро все надели маски — те самые, тоненькие, бесплатные, которыми некогда запасся Славик. Все еще удрученный Шмидт задумчиво прошелся вдоль размашистой надписи на асфальте, измеряя ее шагами. «НЕБО ВРЕТ», — гласила надпись.
Матильда остановилась у стеклянных дверей, ожидая, что кто-нибудь из спешащих крумов раздраженно бросит: «Да проходи уже», но дверь перед ней галантно распахнул Андрюша.
— До сих пор веришь в эти суеверия? Двадцать первый век на дворе и это даже не человеческое жилье! — Он призывно махнул свободной рукой Шмидту. — Юнкер у нас тоже суеверный, товарищ второжительница для него все двери рунами исписала, а он все равно вечно на пороге топчется…
Выяснилось, что маски в метро уже не носят. Соседи по эскалатору косились на монад с веселым недоумением, кто-то даже хихикал. Матильда первой сдернула нежно-голубой лоскуток с носа:
— Как же быстро у них все меняется!..
— Нам не понять, — печально откликнулся Шмидт.
Под предводительством жадно принюхивающегося Андрюши они довольно долго метались с ветки на ветку, путаясь в переходах и то и дело оказываясь в самой гуще толпы, которая сосредоточенно шла в противоположном направлении. Предложение сразу поехать в «Почту духов» Андрюша отверг, заявив, что в той стороне он Матильдину склянку не чует. Интересно, как я для него пахну, подумала Матильда и по древней человеческой привычке, которую переняла уже давно, понюхала украдкой подмышку кадавра. Кадавр пропах пылью и папиросами Варвары Спиридоновны.
На одном из перегонов поезд остановился в тоннеле. Сначала пассажиры старательно не обращали на это внимания, продолжая смотреть в экраны телефонов и дремать, но потом стало совсем тихо, только из чьих-то наушников зудела музыка, и люди начали беспокоиться. Они смотрели на стены, на динамики, ожидая объявления машиниста, переглядывались, ища у соседей поддержки в своем растущем недовольстве поведением поезда. Пышная женщина обмахивалась сложенной газетой, и в спертом воздухе покачивалась половина заголовка: «Этой ночью шары снова…» — что «снова», осталось тайной.
Несмотря на то что все механические шумы стихли, вагон дрожал ощутимой дрожью, которая как будто шла от самой толщи земли вокруг.
— Мам, мам, а если ихний шар налетит на наш поезд, кто победит? — громко спросил сидевший напротив монад мальчик.
— Не ихний, а их, — строго поправила мама.
— Поезд отправляется! — раздался под потолком полный плохо скрываемой радости голос машиниста, и двигатели снова загудели.
***
Над выходом из метро, в ясном небе с полупрозрачными мазками облаков, величественно плыл горящий дирижабль. Огонь неторопливо расцветал на его обшивке пышными рыжими георгинами, и клубы густого дыма оттеняли их, подчеркивая яркость. Лепестки пламени уже подбирались к изображенному на боку дирижабля холеному лицу пожилого мужчины, который смотрел вниз с отеческой укоризной.
Но он почти не встречал ответных взглядов. Люди спешили по своим делам, покупали в киосках газеты и мороженое, разговаривали по телефону, и только монады да какой-то местный пьяница, задрав головы, любовались невиданным зрелищем, а пьяница еще и приветственно махал горящему дирижаблю рукой. На асфальте у киосков белела все та же огромная надпись: «НЕБО ВРЕТ».
***
Держатель кассы взаимопомощи торговал овощами на Гречневом рынке. Он разместился на втором этаже, под витражом, на котором ликующие земледельцы собирали щедрый урожай, подыгрывая себе на лютнях. Немногочисленные дневные посетители вертелись у его прилавка, нюхали яблоки, встряхивали влажные пучки зелени, но особо ничего не покупали, только тихо и почтительно переговаривались с продавцом. Держатель кассы восседал на груде мешков и баулов в широкой красной рубахе, сам похожий на спелый, мясистый помидор.
— А-а! — махнул он рукой в ответ на вопрос, что же здесь такое происходит. — Апекехана! Всякое бывает, когда слой разваливается.
Матильда открыла рюкзак и начала выкладывать на прилавок перед держателем кассы предметы, которые незадолго до этого успела спрятать от Варвары Спиридоновны в туалете: кубик Рубика, столовую ложку, булавку, бусы…
— Хватит! Я просил две.
— Что мне, их обратно тащить? Они без чувственных проявлений, но все равно не очень приятно.
— А-а!
Держатель кассы встал, сонно моргая, долго копался в мешках, на которых сидел, — оттуда сыпались какие-то связки корений и трав, детские игрушки, перехваченные резинкой пачки купюр, последним выпал собачий ошейник с бубенчиком и гравировкой «Конфуций» — и наконец достал склянку из темного стекла с плотно притертой пробкой. Матильда облизнула мигом пересохшие губы. Искорка сверкнула в глубине склянки, метнулась к Матильде, прильнула к стеклу…
— Боялась, что не отдам? — проскрипел держатель кассы, кладя склянку на молча протянутую ладонь. — А я все думал: как ты решилась оставить в залог свое сердце?
А зачем ты потребовал, подумала Матильда, и что еще оставалось, и как вообще можно было воспользоваться чужой беспомощностью, ведь гахэ всегда помогают гахэ… Но все это было так жалобно, так нудно, да и ни к чему теперь. Спрятав склянку поглубже в карман, она сказала:
— Однажды мое сердце хотел украсть тяжелый дух. Я чуть не спятила от страха. Но потом узнала, что есть вещи куда страшнее.
Держатель кассы снисходительно покачал головой.
— Что ты делал со склянкой? Я тебя чуяла.
— Смотрел с тобой сны. Я сразу понял,