Тьма под кронами (СИ) - Погуляй Юрий Александрович

Он сидел в лодке напротив. Такой же искалеченный, каким лежал в запаянном гробу. Кровь в лунном свете блестела, как нефть…

«Но как же?» — удивилась Оксана. — «Какой в этом смысл?»

«Особенно — если это никому не нужно», — сказал Димка, помолчал и добавил, — «И нет у любви никакого смысла. Как крыльев…»

Глаза его провалились чернотой, остатки волос сползли на лоб почерневшими струпьями. Борозды от осколков, затянуло шевелящимся мхом. Кожа сморщилась и почернела, роняя полупрозрачные чешуйки в рыжую хвою. Жгуты мышц распались в бледные, извилистые корни, источающие слабый грибной запах. Челюсть отвалилась. Темнота в зияющем проеме вытолкнула наружу низкорослую фигурку в длинной — до пят, — рубахе: узкие плечи, спутанные пегие космы закрывали половину сморщенного как печеное яблоко лица; агатовый глаз влажно сверкнул среди глубоких морщин, щель рта надломилась.

Олман-ма Тай заговорила. Морщины на лице старухи задергались, на сморщенной шее в вырезе рубахи натянулись жилы. Женщина затрясла головой, выплевывая звуки и вытянула руку вперед, продолжая что-то выкрикивать надтреснутым голосом.

Указательного пальца у нее не было.

С обрубка капала черная кровь…

— Ты ничего не можешь изменить! — разобрала Оксана…

…она очнулась от холода, по пояс в воде. В панике захлопала ладонями по вялым, потерявшим упругость, бортам. Берег нависал над головой черными кронами деревьев. Небо очистилось, лунный свет лег на воду дорожкой зеленоватого серебра и упирался в спущенный борт, зацепившейся-таки за что-то острое в воде. Кия тайком, по-воровски выгребла из лодки то немногое, что Степан посчитал нужным дать Оксане с собой. Весла уныло обвисли в уключинах. Она перевалилась через борт и ударилась коленями о близкое дно. Оскальзываясь на илистых камнях, торопливо выбралась на берег. В тряпичных туфлях чавкало. Вода текла с одежды ручьями. Телефоны не подавали признаков жизни.

Оксана тяжело опустилась на колени, глядя в черную воду. В боку кто-то ковырялся раскаленными пальцами. Повязка сползла. Крупная дрожь сотрясала окоченевшее тело. Она никогда отсюда не выберется. Станет деталью пейзажа. Неряшливым мазком на холсте. Артефактом, вроде глиняного черепка с глазурью на каменной россыпи, отшлифованной растаявшим ледником. Она умрет здесь… В безликом месте, похожем на десятки других по обоим берегам равнодушной речки: узкий галечный берег; плотная стена леса; заросли тальника, спускающиеся к самой воде. На физических картах такие места закрашивают однотонной до оскомины зеленой краской. Извивы речной линии неотличимы друг от друга. Просторное кладбище, размером с парочку Франций…

Вопль ужаса — близкий и тонкий, как вязальная спица, — проткнул Оксану насквозь. Она съежилась в комок, но грохот первого же выстрела сшиб ее лицом вперед, на камни. Сергачев! Он вернулся! Он нашел ее, чтобы убить…

Пальцы в ране сжались в кулак. Выстрелы раздавались один за одним. Голову рвало от грохота. Мама! Мамочка!..

Оксана вскочила на ноги и тяжело побежала по берегу. Стрельба прекратилась, но крики — сначала резкие, громкие, потом сдавленные, — толкали в спину. Тянулись за ней шлейфом, сковывали движения, как в кошмарном сне. Она не разбирала дороги. Слезы залили лицо. В груди жгло огнем. Ноги подгибались. Деревья на берегу скрипели и раскачивались. Вода в реке волновалась, и серебряные блики скатывались с гребней, выползая на берег и застывая серыми мертвыми голышами. Дыхание сбилось. Воздух с хныканьем рвался сквозь стиснутые зубы, застревал в пересохшем горле короткими всхлипами…

А потом берег встал перед ней стеной. Оксана врезалась в него грудью, со всего маху, неловко подвернув руки, и проехав щекой по холодным камням. Темнота в глазах стала беспросветной и плотной, беззвучной, но они были там. Иссохшие просьбы, увядшие мольбы, полуистлевшие желания. Душное облако умерших грез, прогорклых сожалений, и пыльных раскаяний. Где-то в нем прятался Димка, искалеченный, неживой и бесконечно любимый беззаветной детской любовью, безутешной и преданной, как обещание, которое никогда не будет выполнено…

«С любимыми не расставайтесь! Всей кровью прорастайте в них…»

Кровью?! Кровью?!!

Глаза Оксаны под закрытыми веками беспокойно задвигались.

На берег, из-за деревьев, в полосу лунного света скользнула корявая, кособокая тень…

Герман Шендеров

«Маленькой ёлочке холодно зимой»

— И-и-и эту елочку взяли мы домой! — проскрипел Митрофан, точно ствол дерева, треснувший на морозе.

— Да где б ее только взять-то? Весь подлесок повырубили!

Идея добыть дочке на Новый год настоящую елку уже не казалась Олегу такой блестящей. Утопая по колено в сугробах, он битый час шатался по лесу под предводительством местного тракториста — тот уверял, что отлично знает местность и поможет подобрать настоящую лесную красавицу. Пока же на пути им встречались только ободранные зверьем сосны да пеньки.

— Щас-щас, еще малеха углубимся!

— Да куда уж углубляться-то? Заиндевеем нахрен!

— Щас-щас, — бормотал проводник. Энтузиазма тому хватало на двоих, как, похоже, и тепла. Кто бы мог подумать, что обещанная водка греет не хуже настоящей?

Олег мрачно взвесил топор в руке: еще один «щас», и в ведре вместо елки будет стоять Митрофан. Наст, похожий на сахарную глазурь, царапался, мороз кусал щеки и нос, борода заиндевела — хоть сейчас Дедом Морозом на утренник к Настюхе. Но и детский сад, и утренники остались далеко позади, в городе. А здесь — лишь поселок на десяток дворов, лес без конца и края и вышка мобильной связи, которую Олега командировали обслуживать. Спасибо, хоть дом нормальный предоставили. Задумавшись, мужчина и сам не заметил, как отстал от проводника, засмотрелся на что-то пронзительно-зеленое на фоне серых сосен и белого снега.

— Слышь, Митрофан!

— Ау! — проводник успел пройти почти сотню метров вперед.

— А чего это там зеленеет?

— А? Где? Да мало ли…

— Что мало ли? — Олег аж скрипнул зубами от досады — вот это проводник. Проворчал в бороду:

— Хрен тебе, а не магарыч!

— Да нет там ничего! — ответил как-то просяще Митрофан, но Олег уже не слушал — легко перемахнув через овраг, он зашагал в сторону зеленого пятна.

— Ничего, Настюх, будет у тебя елка! Не хуже, чем в Кремле! — бормотал он, проваливаясь по колено в снег. Где-то за спиной сопел, догоняя, Семен.

— Ну? Что ж ты, мать твою, за проводник? Сколько кругами ходили? А тут такое перед носом!

«Такое» действительно впечатляло. Двенадцать зеленых, как бутылочное стекло, красавиц стояли, образовывая идеальный круг. Повыше, пониже, самая маленькая была едва по плечо Олегу. Разлапистые, ровные, как на открытке — иголочка к иголочке, слегка припорошенные снегом, точно отряхнул кто. Олегу на секунду подумалось, что такие елки грех даже украшать. Сами по себе нарядные.

— Аж глаза разбегаются! — рука сжала рукоять топора в предвкушении работы.

— Не надо, пойдем, — несмело потянул Олега за плечо Митрофан, — Неможно здесь…

— Слышь, Дед Мороз-красный нос, ты охерел? Ты если переживаешь, что если я елку нашел, то я тебе бутылки зажму — так ты не ссы! Помоги лучше выбрать.

— Хер с ней, с горькой, Валерич, пойдем, я тебе другую найду, в сто раз лучше!

— Куда уж лучше? — усмехнулся тот, примеряясь топором к тоненькому стволу ближайшего деревца. Окинул взглядом — высоковата, в потолок упрется.

— Неможно рубить тута. Все знают, неможно.

— Да что ты заладил, «неможно-неможно»! Объясни по-человечески!

— Невестина Роща это, — сглотнув, пояснил Семен. — Неможно здесь. Не наше это.

— Невестино? Это деревня соседняя? В смысле «не наше»? А чье тогда?

— Не людское это! — отчаянно выпалил Митрофан. Олег вгляделся в лицо мужика — не дурит ли? Глаза большие, напуганные, сизый нос шмыгает, поджилки едва не дрожат — вроде всерьез. Откуда-то сверху будто бы опустился полог — не дул ветер, не скрипели на холоде деревья, даже снег, казалось, перестал хрустеть под ногами. На секунду Олег усомнился — а правда, стоит ли лезть в бутылку? В конце концов, это всего лишь новогодняя елка! Еще не поздно до райцентра смотаться — пластиковую купить. Да и можно разок без елки… Ну уж нет! Раз Настюхе обещал…