Стивен Кинг - Мареновая роза

На второй остановке он увидел группку мужчин, собравшихся вокруг урны для окурков у стены вокзала. Секунду-другую он с вожделением и завистью смотрел на них, затем отвернулся и, пройдя мимо, вошел в здание вокзала. Организм изнывал без привычной порции никотина, но Роуз не испытывала подобных чувств; она не курит. Вместо этого он помял в руках нескольких мягких пушистых зверюшек, потому что Роуз питает непонятную страсть к дерьму такого рода, а потом купил в киоске у двери криминальный роман в мягкой обложке, потому что она время от времени читает дерьмо подобного рода. Он миллион раз повторял ей, что настоящая полицейская работа даже отдаленно не напоминает то дерьмо, которое пишут в этих книжках, и она всегда соглашалась с ним — если он так говорит, значит, так оно и есть — и тем не менее продолжала читать. Он совсем не удивился бы, узнав, что Роуз подходила к тому же самому киоску, что даже взяла книжку… а потом неохотно положила назад на полку, не желая тратить пять долларов ради трехчасового развлечения, когда впереди ждет неизвестность, а денег в кармане совсем мало.

Он съел салат, заставляя себя читать при этом купленный криминальный роман, затем вернулся на свое место в автобусе. Несколько минут спустя они снова тронулись в путь. Норман положил книгу на колени и выглянул в окно, за которым по мере того, как Восток уступал место Среднему Западу, все шире и шире разворачивались просторы полей. Он перевел стрелки часов назад, когда водитель объявил о пересечении границы часовых поясов, но не потому, что его волновали эти условности (в течение следующих тридцати дней он будет жить по собственному расписанию), а потому, что так сделала бы Роуз. Он раскрыл роман, прочел о том, как викарий обнаружил в саду тело, и отложил книжку; ему стало скучно. Впрочем, скука была только на поверхности. В глубине же он совсем не ощущал ее. В глубине его сознания затаилось странное ощущение девочки из старой сказки про трех медведей. Он посидел на стульчике маленького медвежонка, он держал на коленях книжку медвежонка, скоро он найдет домик, в котором прячется сам медвежонок. Скоро, если ничего не помешает, он спрячется под кроваткой маленького медвежонка.

— Когда ты меньше всего ожидаешь, — проговорил он. — Когда ты меньше всего ожидаешь.

Он вышел из автобуса в середине ночи, вошел в здание вокзала и остановился сразу за дверью, осматривая огромное гулкое помещение с высоким потолком, отбрасывая прочь чисто профессиональный взгляд, уверенно выхватывающий из общей толпы наркоманов и проституток, гомосексуалистов и нищих, стараясь увидеть все ее глазами, проникнуться ее ощущениями, она приехала тем же самым рейсом, вошла в ту же самую дверь и увидела вокзал в тот же самый предутренний час, когда бодрствующий организм человека слегка ошарашен непривычным нарушением биоритмов.

Он стоял у двери, давая этому гулкому миру возможность влиться в его сознание; впитывая его запах, вкус, вид, ощущения.

«Кто я?» — спросил он себя.

«Роуз Дэниэлс», — ответил он.

«Что я чувствую?»

«Ничтожность. Одиночество. Растерянность. И страх. Самое главное — страх. Мне страшно».

На мгновение его потрясла неожиданная мысль: а что если она, потеряв голову от панического страха, обратилась не к тому человеку? Такая возможность не исключается; для некоторых типов мрази вокзалы— настоящая кормушка. Что если тот человек, к которому ей не следовало обращаться, увел ее в темноту, затем ограбил и убил? Не надо лгать себе, говоря, что подобный поворот событий маловероятен; он ведь полицейский и знает, что это не так. Если, например, какой-нибудь кретин обратит внимание на блестящую стекляшку у нее на пальце…

Он сделал несколько глубоких вдохов, переключая, перефокусируя ту часть своего сознания, которая пыталась воплотиться в Роуз. Что еще остается делать? Если ее убили, значит, она погибла. И спутала тем самым все его карты, так что лучше об этом не думать… а кроме того, невыносимой была сама мысль о том, что ей удалось убежать от него таким образом, что какой-то нанюхавшийся идиот мог забрать то, что по праву принадлежит Норману Дэниэлсу.

«Спокойно, — приказал он себе, — спокойно. Делай свое дело. А сейчас твое дело — идти, как Роуз, говорить, как Роуз, думать, как Роуз».

Он медленно двинулся по зданию автовокзала, сжимая в руке бумажник (придуманную им замену ее сумочки), глядя на людей, которые проплывали мимо него рваными волнами; кто-то тащил за собой чемодан, кто-то нес на плече, с трудом удерживая равновесие, гору перевязанных проволокой картонных ящиков, парни обнимали за плечи своих девушек, девушки обнимали за пояс своих парней. Он увидел, как какой-то мужчина пробежал мимо него и бросился к женщине и маленькому мальчику, только что сошедшим с автобуса, на котором приехал Норман. Мужчина поцеловал женщину, потом схватил мальчика и подбросил высоко в воздух. Мальчик испустил вопль восторга и ужаса.

«Я боюсь — все новое, все непривычное, и мне страшно, — произнес мысленно Норман. — Есть ли хоть что-то, что внушает мне доверие? Что-нибудь, на что я могу положиться? Хоть что-нибудь?»

Он шагал по просторному помещению с кафельным полом, медленно, медленно, прислушиваясь к эху собственных шагов, глядя на все, что его окружало, глазами Роуз, пытаясь кожей поймать ее ощущения. Быстрый незаметный взгляд на мальчишек с остекленевшими глазами (у кого-то к четвертому часу ночи накопилась усталость, у кого-то глаза застыли от дозы порошка), прилипших животами к игровым автоматам, затем возвращение в основной зал автостанции. Она смотрит на ряд телефонных автоматов, но кому ей звонить? У нее нет ни друзей, ни семьи — даже захудалой старой тетки на рукоятке Техаса[1] или в горах Теннесси. Она смотрит на двери, ведущие на улицу, может, думает, что ей стоит уйти отсюда, найти номер в гостинице, закрыть дверь между собой и всем огромным сумасшедшим, безразличным, опасным миром — для этого у нее достаточно денег благодаря его кредитной карточке — но так ли она поступает?

Норман остановился у эскалатора и, нахмурившись, изменил форму вопроса: «Так ли я поступаю?»

«Нет, — решил он (она). — Я так не сделаю. Во-первых, мне не хочется поселяться в мотель в половине четвертого ночи, чтобы оказаться выставленной за дверь в полдень; слишком большая роскошь для моих скудных денег. Я могу пошататься здесь, пусть даже этот мир действует мне на нервы, но я потерплю, если надо. Но есть еще одно соображение, которое мешает мне покинуть стены вокзала; я в чужом городе, до рассвета еще, по меньшей мере, два часа. Я видела по телевизору невесть сколько детективных фильмов, прочитала кучу дешевых криминальных романов в мягких обложках, я замужем за полицейским. И знаю, что может случиться с женщиной, которая выходит в ночь одна, поэтому лучше подожду рассвета.