Пол Хьюсон - Сувенир

— Да?

Она кивнула.

Шон выпустил ее руку и снова пошел к своим газетам.

Через несколько минут он отправился в душ, оставив Энджелу одну. Она глядела в золу, на угасающее пламя. Комната была полна теней, в окна ударяли резкие порывы ветра. «Может быть, у меня начинается выпадение памяти, — подумала она. — Может быть, я сама выудила камень из корзины для мусора в Дублине». Ей приходилось читать о раздвоении личности (это называлось «Сибил», так, кажется?), когда половина сознания не ведает, что творит вторая. Может быть, и она была такой. Шизоидным субъектом… так, что ли?

А может быть, Джерри вообще не брал камня с полки. Фрэнк говорил, что он, возможно, так и не разберется с памятью.

Но клетка для енота?

Возможно, дело рук миссис Салливэн.

Или это тоже сделала она сама?

Может быть, Энджеле так и не было суждено узнать ответ.

Но одно она знала твердо. Если в происходящем каким-то образом была виновата она сама, на сей раз она собиралась убедиться наверняка. На сей раз она собиралась сделать так, чтобы ни ей самой, ни кому-либо другому не удалось бы вернуть камень обратно.

Она подошла к полке, взяла с нее камень и с порога черного хода вгляделась в сгущавшиеся сумерки. Небо отяжелело от грозовых туч. Скоро должно было стемнеть. Прижимая камень к груди, Энджела выбежала из дома и пробежала через задний двор мимо того места, где лежал в земле Перышко. Вид маленького земляного холмика укрепил ее решимость. Она вбежала в тень деревьев. Поднимающийся ветер трепал над головой поскрипывающие ветки, осыпавшие Энджелу темным конфетти сухих осенних листьев. Глухие раскаты грома звучали уже совсем близко.

Она дерзко продиралась сквозь заросли дуба и боярышника. Ветки протыкали свитер, цеплялись за него, хватали за волосы.

Энджела добралась до тропинки и снова побежала по хлюпающему ковру пропитанных влагой гниющих листьев. Одна нога утонула выше щиколотки, но Энджела не остановилась. Чем дальше она убегала, тем тяжелее становился камень в ее руке и гуще — тени вокруг. Вскоре ей стало казаться, что она бежит по тоннелю, светом в конце которого был блеск воды впереди — к ней-то и спешила Энджела. Ее лицо овеял свежий, пахнущий дождем холодный ветер с водохранилища. Ветер подстегнул ее, как обещание помощи. Деревья поредели: Энджела выбралась к водохранилищу. Она подбежала к кромке воды.

К этому моменту камень превратился в комок свинца.

У Энджелы в голове промелькнуло, что ей его не поднять. Рассудок молодой женщины словно бы окутался туманом удушливого мрака, который притуплял чувства и тянул руку книзу.

Она решительно ухватила камень обеими руками и с трудом подняла на уровень глаз.

Рот каменной головы исходил безмолвным протестующим криком. Энджела чувствовала, как воля камня (или это было ее собственное нежелание?) обрушивается на нее подобно мощным тяжелым волнам, грохочущим о корпус идущего ко дну корабля.

— Оставь нас в покое, — прошептала она. — Слышишь?

Тут ей представилась Фиона. Она услышала шутки подруги, ее смех — и внезапно обнаружила, что пронзительно орет на камень:

— Оставь нас в покое! Ты нам не нужен! Понятно? Не нужен! Отвяжись!

Потом Энджела размахнулась и бросила его. Далеко, насколько хватило сил, на самую середину водохранилища.

Всплеск. И камня не стало.

В тот же миг сумерки превратились в день: облака опустились и коснулись земли изломанной линией нестерпимого света.

Последовавший удар грома сотряс землю; раздирая воздух, раздавая холмам оплеухи, заметалось эхо — дальше, дальше, отражаясь от далеких горных вершин, пока, наконец, не затерялось, не затихло.

Мигом оглохшая, ослепшая, ошеломленная Энджела приросла к месту, стиснув кулаки и тупо, неподвижно глядя в ту точку, где только что исчез камень: там все шире и шире расходились кольца ряби… последнее доказательство того, что он когда-то существовал.

Потом и эта рябь пропала, растворилась, стертая крупными, медленными каплями дождя, и Энджела вдруг сообразила, что странная тьма, спеленавшая было ее мозг, исчезла столь же таинственно, как возникла. Она вновь обрела способность ясно видеть и мыслить. Но на смену летаргии пришла страшная слабость, охватившая все ее члены. Болела и ныла каждая косточка, каждая мышца, словно Энджела участвовала в однодневном восхождении на вершину горы.

Она с усилием пошевелилась, повернулась и посмотрела на сумрачную дорожку, по которой должна была возвращаться. Но теперь тени стали обычными тенями, лес больше не таил угрозу.

Обратно Энджела шагала намеренно медленно, прислушиваясь к шороху и шелесту дождя в ветвях, позволяя холодным очищающим каплям смыть последние липкие нити страха.

9

Осенние порывистые ветры обнажили деревья. Дни стали короче. Ранний заморозок погубил палисадник Энджелы. Ей почему-то было все равно.

Утренняя дурнота стала для нее обычной. Энджела готовила, убирала, ходила по магазинам. Ей страшно хотелось сэндвичей с арахисовым маслом и желе. Она раздалась. Начала вязать детские вещи.

Однако оставалось некое ожидание. Дела оказывались брошенными на середине, зависали; телевидение тянуло с ответом; просмотр уже завершенного фильма об Ирландии откладывался; о школьном сценарии по-прежнему не было сказано ни слова; замена миссис Салливэн все еще не находилась.

Шон поставил на все двери и окна новые замки.

Доктор Спэрлинг дал Энджеле послушать через стетоскоп, как бьется сердце ее малыша. Тук-тук! тук-тук! тук-тук! Прекрасно, без малейших перебоев. Энджела нежно улыбнулась и осторожно погладила свой молочно-белый, гладкий живот… «Нас двое, — подумала она. — Не просто я и какой-то полип, нарост на стенке матки, а дружно работающие мать и дитя, единые в смысле некоего нового существа — одно целое, экзосистема: я — снаружи, а малютка Кристофер (Люси) — в безопасности своего темного плавучего мира внутри».

Накачав обернутую вокруг ее руки резиновую манжетку так, что та запульсировала, доктор Спэрлинг спросил, отдохнула ли Энджела.

Она смотрела на стрелку, которая подрагивала в такт току крови в ее вене.

— Сейчас я как раз была бы довольна, если бы сроки сдачи материала поджимали, — созналась она и объяснила, что до сих пор не получила ответа с телевидения. Ни по сценарию о школе Монтессори, ни об ирландском фильме, что было гораздо более огорчительно.

— Почему они так долго тянут? — пожаловалась она Шону, когда позже они шли по облетевшему лесу.

Когда они вернулись домой, позвонил Вейнтрауб с ответом на вопрос Энджелы. Голос в трубке звучал обиженно, смущенно, сердито. Тот человек с телевидения, который заказывал их документальную ленту об Ирландии, покинул организацию. Без предупреждения. Чтобы занять лучший пост где-то на побережье. Теперь возникали сомнения: проявит ли преемник их заказчика такой же большой интерес к фильму, как и его предшественник.