Лана Синявская - Ночной крик

Шок вызвала обыкновенная цветная фотография. Улыбающееся лицо с прищуренными глазами, упавшие на лоб темные волосы. Надо же, он гораздо красивее, когда не строит из себя Аль Капоне. Вика, почти не дыша, перевернула фотографию. Перевернула просто так, на всякий случай.

"Любимой тетушке от Тимура", – гласила надпись, сделанная уверенным почерком.

"Просто замечательно! – усмехнулась Вика. – Тебе нужен был мотив? Получай. Любимый племянник, заботящийся о тетушке. Или об ее имуществе. Черт! Черт, черт, черт! Могла бы догадаться".

Она была так зла, что едва не порвала фотографию в клочья. Чего стоило теперь Эммино алиби. Да, сама она благополучно оставалась дома, но ее племянник вполне мог, натянув капюшон по самые брови и прикрыв фигуру широким плащом, изобразить таинственную незнакомку. А она-то, дура, едва не влюбилась в этого прохвоста! И почему хороших девочек всегда так тянет к негодяям?

На улице Вика немного поостыла. Она решила пройти через сад и воспользоваться дыркой в заборе. Придется сделать большой крюк, но это не страшно. Ей как раз требуется время, чтобы все хорошенько обдумать.

Теперь-то она знала, зачем этой парочке нужен дневник. Все дело в нем, и еще – в этом проклятом доме. Им надоело ждать. И тут подвернулся подходящий случай: старушка Гаевская, не забыв старые обиды, прикончила свою бывшую подругу. Замечательно, особенно, если учесть, что в дневнике содержится мотив, причем записанный рукой несчастной убийцы. Гаевской удалось выйти сухой из воды, убийство сочли несчастным случаем. Удивляться тут нечему. Да, ее допрашивали, как свидетеля – Вика сама это видела. Но в сознании следователя живут обычно два вопроса: насколько точна полученная от свидетеля информация и как будет выглядеть этот свидетель в суде? Гаевская не представляла интереса ни с одной из точек зрения. У следователя не было причины подозревать обман, он увидел перед собой всего лишь эксцентричную, выжившую из ума и отчаянно молодящуюся актрису, нелепую и смешную в своих попытках удержать давно ушедшую молодость, к тому же, враждебно настроенную и требующую, чтобы милиционеры немедленно убрались из ее усадьбы и прекратили мусорить на лужайке. И следователь не стал с ней возиться, чем, по его мнению, сильно облегчил себе жизнь.

Другое дело Эмма со своим племянником. Они ни на секунду не поверили Гаевской. Завладев дневником, они, выбрав время, побеседовали бы с актрисой, зачитав для большей убедительности некоторые выдержки из ее собственных записей, а затем пригрозили бы рассказать обо всем милиции. Впрочем, они охотно пошли бы на уступки, и даже возвратили бы актрисе ее собственность, если бы старушка подписала свой отказ от владения домом. На этот раз без всяких оговорок. Вот так – и волки сыты и овцы целы. Старушка отправилась бы доживать свой век в какой-нибудь симпатичный дом престарелых, а ловкая парочка поселилась бы в усадьбе или продала его, выручив значительную сумму денег – куда большую, чем та, что когда-то была заплачена.

Все так и случилось бы, если б в дело по собственной глупости не вмешалась Вика. Она, наверное, очень им мешала, постоянно путаясь под ногами и не реагируя на вежливые предупреждения вроде солнечного ожога или кошмарной ночи на кладбище.

Вика могла бы быть весьма довольна собой, рассуждая подобным образом, если бы не одно "но", которое отчаянно мозолило ей глаза. Единственный факт, малюсенький и не слишком важный, он, как жучок-древоточец, упорно подтачивал всю ее стройную конструкцию.

– Вика, ты?

Девушка вздрогнула и сейчас же разулыбалась, увидев перед собой Катю.

– Привет, – окончательно смутилась та, – а я тебя искала. Знаешь, Гаевская, кажется, исчезла.

– Спасибо, у меня тоже все хорошо. Меня сегодня чуть не отравили, – откликнулась Вика рассеянно.

Тут, осознав услышанное, обе девушки уставились друг на друга и хором воскликнули:

– Что?!

– Знаешь, я до сих пор не могу поверить, – сокрушалась Катя несколько позже, сидя в прохладных сенях Викиного дома и растерянно вертя в руках кружку с кофе, – куда она могла подеваться?

К тому времени Вика уже успела вкратце описать утренние события, но теперь, после сногсшибательной новости об исчезновении Гаевской, собственные злоключения как-то отошли на второй раз. Вика не могла поверить в такой поворот.

– Вообще-то, последний раз я видела ее позавчера вечером, когда сообщила о том, что ухожу домой и получала распоряжения на следующее утро, – призналась Катя.

– А как же завтрак? Ведь в доме еще были гости. Не могла же хозяйка оставить их на произвол судьбы. Это как-то странно, – только не для Ирины Анатольевны. Она действительно не вышла к завтраку, но никого это не удивило – она ведь все-таки тяжело больной человек, а накануне…– Катя как будто споткнулась, подбирая слова и покраснела, – … накануне они засиделись допоздна, я видела, что в большом зале даже в полночь горел свет.

– Но с чего ты взяла, что Гаевская там присутствовала? Может быть, это развлекались ее гости?

– Нет. Она была там. Я точно знаю. Они… они что-то обсуждали. Этот вечер и был главной причиной визита всех этих людей.

Вика поняла, что Катя что-то не договаривает и мучительно страдает от этого. Лицо ее пошло багровыми пятнами, она настойчиво отводила глаза и кусала губы.

– Ладно, пусть так, – сжалилась Вика. – Значит, утром ты Гаевскую не видела. А как вели себя гости?

– Ну… как тебе сказать…

– Да уж как есть, так говори. Тебе что-то показалось странным?

– В общем – да. Они были не в духе, причем все трое в равной степени. Хотя нет. Кажется, этот, как его, режиссер злился сильнее. Он едва держал себя в руках и разговаривал сквозь зубы.

– На него совсем не похоже, – задумчиво проговорила Вика, припомнив обходительные манеры старого плейбоя.

– Мне тоже так показалось. Когда он только приехал, то обаял всех подряд. Даже со мной, стыдно сказать, пытался заигрывать. Такой милый дядька, правда, несколько надоедливый. Впрочем, ты же имела удовольствие с ним общаться?

– Удовольствием я бы это не назвала, хотя некоторым подобное обращение нравится.

– Вот-вот. Тем более странно было видеть его в таком отвратительном настроении.

– А что остальные?

– Ну, Колпачихин был в своем репертуаре. Он за все время и двух слов не сказал, ни до ни после того утра. Только один раз устроил мне взбучку за то, что простыни оказались влажными.

Катя нахмурилась, припоминая неприятную сцену, тряхнула головой и закончила:

– А вот Окунцов вглядел почему-то испуганным и все торопился уехать, ссылаясь на какие-то дела.

– А о Гаевской они что-нибудь говорили?