Татьяна Корсакова - Печать василиска

– Не знаю. – Аля пожала плечами, спросила: – Товарищ Федор, так ты совсем-совсем не помнишь, что делал этой ночью?

– Не помню, – он мотнул головой.

– И кого видел у озера, тоже не помнишь?

Ответить товарищ Федор не успел – сонную тишину заброшенного сада нарушил резкий окрик:

– Федор!

Они оба, и Аля, и товарищ Федор, вздрогнули от неожиданности.

– Федор, я же тебе велела лежать и не вставать! А ты что сделал, неслух?!

За разговорами Аля не заметила, как возле избушки появилась женщина. Лет ей, несомненно, было уже очень много, но назвать ее старухой не поворачивался язык. С виду еще крепкая, некогда статная и высокая, женщина опиралась на трость. Не какую-нибудь самодельную клюку, а элегантную, черного дерева, с инкрустированным серебром набалдашником. Трость эта никак не сочеталась с простой деревенской одеждой и низко повязанным черным платком, в искореженных артритом руках казалась чем-то чужеродным. Но впечатление чужеродности и неорганичности рассеивалось, стоило только посмотреть в лицо незнакомке. Лицо было волевое, несмотря на сеть глубоких морщин, все еще красивое – породистое. А синие, точно молодые васильки, глаза выдавали несомненное родство с товарищем Федором.

Аля торопливо встала, поздоровалась. Женщина осмотрела ее с ног до головы, задержала взгляд на перстне и только потом сказала:

– Значит, вот ты какая – Игнатова внучка. На мать свою похожа, такая же... – она нахмурилась, подбирая сравнение, – такая же неприкаянная.

Аля неприкаянной себя не считала, поэтому на такой вот нелестный отзыв отреагировала сдержанно, лишь чуть удивленно приподняла бровь.

– Красивая, что та русалка, – женщина подошла поближе, и теперь стало ясно, что хоть глаза у нее синие, как у товарища Федора, но синева эта другая: холодная и даже жестокая. – Красивая и опасная.

– Для кого опасная? – спросила Аля, вздернув подбородок.

– Для мужчин... для себя самой.

Интересный у них получался разговор – сплошные загадки да полунамеки.

– Как тебя зовут? – женщина вздохнула, устало оперлась на трость.

– Алевтина.

– Алевтина. Теперь понятно, почему он тебя так долго искал. Значит, Лидия имя-то поменяла.

– Кто такая Лидия? – несмотря на жаркий день, спине вдруг стало холодно.

– Ничегошеньки не знаешь, – женщина покачала головой. – Лидия – это мать твоя, Игнатова дочка.

– А почему имя другое? Чье имя?

– Твое. Тебя Анной звали. По крайней мере, Лидия всем так говорила. А теперь, оказывается, ты Алевтина. – По морщинистому лицу пробежала тень. – Значит, или обманула всех, или имя поменяла. Игнат, видно, поэтому тебя так долго найти не мог.

– Но ведь нашел. – Ох, не нравился ей этот разговор, и женщина тоже не нравилась. Странная она какая-то, недобрая. И мама странная. Получается, она ее не просто так бросила, она ее от деда прятала...

– Нашел. И печать Василискову, как посмотрю, передал, – женщина кивнула на перстень. – Только все равно опоздал, не сумел судьбу перехитрить. Нравится подарочек-то? – она улыбнулась, и от улыбки ее повеяло могильным холодом.

– Не нравится. – Точно обидевшись, змейка больно кольнула кожу. – Но снять не могу.

– И не сможешь. До тех пор, пока он сам свой подарочек не заберет, не снимешь.

– Кто – он?

Вопрос так и остался без ответа. Женщина резко отвернулась, склонилась над сидящим на крылечке товарищем Федором, погладила его по волосам, спросила:

– Болит, Феденька?

– Нет, – тот тряхнул головой. – Только спать хочется.

– Раз хочется, значит, поспи. Иди-ка в дом, а я тут с Алевтиной поговорю с глазу на глаз.

По тому, как изменилось лицо товарища Федора, стало понятно, что в дом ему не хочется, а хочется остаться и послушать.

– Баба Агафья...

– В дом! – Женщина нетерпеливо взмахнула тростью, и товарища Федора с крыльца как ветром сдуло. – Скаженный, – сказала она со смесью злости и нежности, в упор посмотрела на Алевтину, спросила: – Ты зачем приходила-то?

– Узнала, что товарища... – Аля осеклась, – что Федора Звездочка лягнула, пришла узнать, как он себя чувствует.

– Жалостливая, – Агафья Сидоровна вздохнула. – Все вы жалостливые. Только от жалости вашей одни беды. Сами в омуте барахтаетесь и остальных за собой тянете.

– Никого я никуда не тяну. Я вообще не понимаю...

– Оно и видно, что не понимаешь! – перебила ее Агафья Сидоровна. – А как поймешь, поздно уже будет.

– Что я должна понять? – не выдержав тяжелого взгляда собеседницы, Аля отступила на шаг.

Женщина очень долго молчала, барабанила по набалдашнику трости костлявыми пальцами, над чем-то думала, а потом сказала уже чуть мягче:

– Знаю ведь, что нет твоей вины ни в чем, что за чужие грехи платишь. Не уберегла тебя Лидия, как ни старалась. И я Феденьку не уберегла, – она опять надолго замолчала.

Аля тоже молчала, стояла и боялась шевельнуться, чтобы не спугнуть нечаянное откровение.

– Теперь-то уже, наверное, ничем беде не помочь. Он проснулся и свое все равно возьмет.

– Василиск проснулся? – Аля сглотнула горько-колючий ком.

– Знаешь уже, – Агафья Сидоровна кивнула. – А коли знаешь, так почему ж не бежишь отсюда? – спросила и тут же сама себе ответила: – Поздно уже бежать: он проснулся, и печать его уже на тебе, – она нахмурилась, посмотрела на Алино плечо, на родимое пятно в виде змейки, сказала устало: – Вот и еще один знак – меченая ты. Не зря, стало быть, Лидия тебя прятала... Но ты ведь Феденьку моего спасла. Никто не кинулся, а ты кинулась – не побоялась. Значит, долг у меня теперь перед тобой. Послушай меня, девонька, внимательно послушай. Еще четыре дня у тебя есть. По-хорошему, уехать бы тебе отсюда как можно дальше. Да только он свое не отпустит. Не знаю, поможет ли... Не подходи к воде, особенно как солнце сядет. Может, не дотянется он до тебя, так и уснет еще на триста лет.

Все понятно, к озеру ей подходить нельзя, потому что мифический Василиск имеет на нее виды. А как не подходить, если Полозовы ворота стоят на самом берегу? Перебраться в деревню?

– Не к озеру! – уж неведомо каким образом, но Агафья Сидоровна прочла ее мысли. – Вообще к воде не подходи. Здесь все: озера, Настасьина топь, даже колодцы деревенские – связано. Все это его царство. Если сможешь еще четыре дня продержаться, считай – повезло. Только не верю я в такое везение.

– А если попробовать уехать? – спросила Аля, уже почти веря в Василиска.

– Попробуй. Да только говорю я тебе, он не отпустит. Странно, что у Игната ничего не получилось. Я думала, получится, а оно вот как вышло... Где тело-то?

– В город увезли, на экспертизу.

– Это какую еще экспертизу?

– Решают, носила ли смерть естественный характер, – сказала Аля и поежилась.