Андрей Каминский - Проект "Плеяда"

Словно в ответ из глубины коридора послышалось невнятное бормотанье и во тьме нарисовались неясные фигуры медленно ковыляющие к лифту. В этот же момент кто-то в лифте с силой уперся в плечи девушки и чуть ли не выпихнул ее наружу. Она обернулась — как раз, чтобы увидеть, как другой чекист нажимает красную кнопку, закрывающую дверь в кабину. Лифт унесся вверх и Наташа осталась в темноте, ожидая неспешно подступающие темные фигуры. Что-то подсказывало, что бежать бесполезно, да она бы сейчас и не смогла — ее ноги дрожали и подкашивались, так что едва хватало сил стоять на ногах. Чьи-то крепкие пальцы сжали ее локти и Наташа удивленно охнула — руки новых конвоиров были в перчатках.

Ей уже казалось, что весь этот Центр состоит из одних коридоров и ее переводят из одного в другой. Наташа пыталась разглядеть стражников, но было слишком темно. На них была вроде форма сотрудников НКВД, но к ней добавился такой странный элемент как перчатки, да и сидела она на конвоирах как-то неестественно. Странной была и походка, к которой девушке волей-неволей приходилось приспосабливаться. Из уст конвоиров не раздавалось ни одного слова, только невнятное бормотание, вслушиваясь в которое Наташа обливалась холодным потом. Неужели ее передали душевнобольным?

И еще один момент приводил ее в ужас — как только эти провожатые приблизились к ней, запах гниющей плоти и мокрой шерсти стал столь сильным, так что девушку слегка подташнивало.

Наконец и этот коридор закончился железной дверью, из-за которой раздавались невнятные звуки. Один из провожатых Наташи стукнул в нее и произнес фразу — прозвучавшую вроде бы и членораздельно, но девушка не смогла разобрать ни слова. Однако за дверью поняли — послышался лязг и дверь бесшумно отворилась.

Внутри было все также темно — только мерцали разные огоньки, света которых было достаточно для конвоиров, судя по всему прекрасно видящих в темноте, но никак не для самой Наташи. Комната была заставлена шкафами и столами, воняло звериной шерстью, падалью и экскрементами.

Но напугал Наташу настоящий гвалт, поднявшийся едва они вошли, — кто-то кричал, в ответ ему раздавался почти человеческий плач и тут же — истерический смех. Не обращая внимания на этот шум молчаливые провожатые Наташи, повалили ее на один из столов, привязав руки и ноги к ножкам. После этого они удалились, однако один щелкнул выключателем и над девушкой вспыхнула большая лампа.

Щурясь от яркого света, Наташа осматривалась по сторонам. Она находилась в некоей помеси научной лаборатории, анатомического музея и мини-зверинца. На столах стояли многочисленные микроскопы и другие приборы, пробирки, колбы, заполненные разного рода жидкостями, большие стеклянные банки где в формалине плавали части тел — человеческие и звериные. Чем-то это напоминало лабораторию в Чите, однако здесь экспонатов было на порядок больше. В стеклянных шкафах стояло множество приборов, другие шкафы переполняли книги по анатомии, зоологии, антропологии и, как не странно, по этнографии и истории.

Однако все эти детали отступили на второй план, когда глаза Наташи привыкли к свету и она смогла увидеть источник непрекращающегося шума. Дальняя стена лаборатории была сплошь уставлена клетками, в которых кривлялись, кричали и показывали на нее пальцами большие обезьяны — то мохнатые и рыжие, то гладкошерстные и черные. В темных глазах устремленных на Наташу читалась целая гамма чувств, самым безобидным из которых было любопытство. Наташа уже видела этих зверей в Центре, но то была парочка клеток со зверями, которых им показывали там наверху, как образец удачного применения вакцины. И те обезьяны вели себя тихо, видимо усмиренные успокаивающими средствами. Здесь же они вели себя куда активнее — кричали, трясли решетку, а один большой черный самец усевшись на корточки и теребя свои мужские достоинства смотрел на Наташу взглядом, живо напомнившим ей охранника Фрола. Наташу уже было трудно смутить чем-либо, но сейчас она с отвращением отвернулась.

— Ай-яй-яй, какое непочтение к нашим родственникам, — раздался откуда-то сзади мягкий, укоряющий голос, — разве у советской девушки могут быть такие предрассудки?

Послышалось негромкое звяканье, потом негромкое шуршание. Кто-то сидел за столом позади нее, заставленный пробирками и колбами. Кто-то кого Наташа не могла видеть.

— Впрочем, вас сложно осуждать, — продолжал говорить этот некто, — увы, немногие прониклись истинно революционным пониманием дарвинизма. Люди пренебрежительно относятся к нашим ближайшим родственникам по планете, а ведь у них, неиспорченных классовой борьбой и эксплуатацией, есть чему поучится.

Наташа вертела головой пытаясь разглядеть обладателя голоса, но без особых успехов.

— Кто вы? — наконец произнесла она.

— Я? — послышался добродушный смешок, — моя личность не столь значительна, чтобы о ней стоило много говорить. Я лишь слуга Госпожи Науки, которому был предоставлен шанс перевернуть все представления человечества о мире да и о самом человеке тоже. Сказать по правде, я не очень верю в учение господина Маркса, но я благодарен советской власти за то, что она дала мне шанс отринуть замшелые предрассудки и нелепые запреты, дабы показать миру величие человеческого разума. Вы же сами врач, вы должны понимать.

Наташа по-прежнему крутила головой, хотя уже и поняла, что это бесполезно. Взгляд ее остановился на большом портрете висевшим над столами — человек с седым венцом волос на голове и с внимательно глядящими серо-голубыми глазами на тонком, худом лице строго смотрел на Наташу. Где-то она уже видела этот пронзительный взгляд, эти внимательные глаза, в которых горел неутомимый пламень познания.

— Я вижу вас заинтересовал мой портрет, — сказал ее собеседник, — таким я, впрочем, был довольно давно. Еще когда в Африке добывал материал для опытов — кое-что от тех первых экспериментов, осталось со мной и сейчас — вернее кое-кто. Увы, в Африке мне пришлось свернуть деятельность, но к счастью, мне предоставили все возможности для работы тут. Проклятая болезнь чуть не вогнала меня в гроб, так что пришлось пойти на некоторые жертвы. Впрочем, наверное это и жертвой нельзя назвать — ведь опыт прошел удачно. Вы молоды, красивы и вам, наверное, покажется чрезмерной цена вопроса, но поверьте, когда старость начнет брать свое, вы подумаете иначе. У меня не было выбора — без инъекции определенной витальной силы, я бы умер в Казахстане. А так — получилось удачная инсценировка. Хотя в каком-то смысле ее тоже можно считать смертью. Смертью и воскресеньем.

Раздался дребезжащий смешок. Что-то шевельнулось за колбами — Наташа поняла, что это венчик седых волос. Что-то она должна была вспомнить, что-то очень важное.