Хилари Бэйли - Невеста Франкенштейна

— А нужно ли в такой ситуации с ним соглашаться? Я в этом не уверен. Он в очень тяжелом состоянии, и не исключено, что он подвергается давлению со стороны. А вот в том, что родители его захотят приехать, я не сомневаюсь.

— Одно я знаю наверняка, — отметила миссис Джакоби. — Марию необходимо удалить из комнаты больного.

Я почувствовал, что у меня едва ли достанет сил еще раз войти в это помещение и вновь посмотреть на серое, исхудавшее лицо друга, взглянуть в его испуганные глаза, отчаянно взывающие о помощи. И все-таки я заставил себя это сделать. Пройдя через всю комнату, я подошел к тому месту, где сидела Мария, по-прежнему сжимавшая руку Виктора в своей. Я заверил друга, что побеседую с доктором, как только тот придет, и уговорю его назначить больному сиделку, которая не отойдет от него ни на шаг. После того как я это сообщил, по выражению его лица можно было заключить, что он испытал некоторое облегчение. Бросив взгляд на Марию, я увидел, что она продолжает улыбаться, как и раньше. Была ли в ее глазах жестокость, или мне это только показалось?

После того как я вышел из комнаты, Корделия взяла меня за руку и сказала:

— Миссис Джакоби должна с тобой поговорить.

Я последовал за дамами вниз, в ту длинную, холодную гостиную с люстрами в чехлах и приглушенным освещением. На камине, в котором яростно пылал огонь, стояли две зажженные свечи. При нашем появлении двое охранников, демонстрируя свою бдительность, сразу же вскочили на ноги. Мы отошли подальше к окну и заговорили на пониженных тонах, стоя, возможно, на том самом месте, где после нападения лежал израненный Виктор.

Снег за окном все еще лежал на траве и на ветвях деревьев. Земля теперь была покрыта замерзшими следами служителей порядка, которые пытались отыскать напавшего на Франкенштейна человека. «А не случилось ли так, — подумал я, — что преступник, когда все эти люди разошлись, вернулся вновь? Не стоит ли он там опять, прижавшись к черному стволу дерева?»

И тут миссис Джакоби схватила меня за руку. Я почувствовал (и этому не помешала ткань моей куртки), как сильно сжались ее пальцы. Она горячо заговорила:

— Я больше не могу об этом молчать. Вы должны знать правду. Я обязана вам все рассказать о Марии Клементи.

12

На лице миссис Джакоби застыло выражение крайнего напряжения.

— Вы должны сейчас выслушать то, что я хочу вам сказать, — начала она, — так как завтра я ухожу от мисс Клементи. Мне уж давно следовало бы это сделать. И по чему я продолжала жить с ней — одному богу известно. Однако совесть моя вновь и вновь мне подсказывает, что я должна от нее уйти. Почему же все-таки я оставалась с ней? Из-за денег, должна я признаться. Она мне хорошо платила. И еще из-за тщеславия. Я полагала, что будет больше пользы, чем вреда, если я останусь с ней. Я даже думала (тщетные надежды!), что сумею изменить ее, смогу со временем сделать из нее разумное существо, человека с душой и сердцем. Но теперь я должна рассказать вам о ней все.

— Очень уж вы сокрушаетесь, миссис Джакоби, — сказала Корделия. — Не поддавайтесь горячим порывам. Гнев и раздражение — плохие советчики.

Тот гнев, раздражение и неприязнь, которые испытываю я к этому омерзительному существу, — прервала ее миссис Джакоби, — возникли не под влиянием порыва. Я говорю о Марии Клементи холодно и трезво. Я провела с ней не один год. Я была свидетелем всех ее проделок. У меня не осталось к ней никаких чувств, кроме отвращения. Мария Клементи, — продолжала женщина, — существо аморальное, настолько аморальное, что это не укладывается ни в какие рамки. Она — воплощение зла. Хотя я думаю, что сама Мария этого не понимает, как не осознает она и того, что делает. Это дикарка… Даже хуже чем дикарка, ибо не раз мы читали о том, что даже у дикарей есть свои нормы социального поведения, свои законы и табу, сколь странными они бы нам ни казались. Мария невероятно жестока. Она ворует, если уверена, что ее не поймают. Она развратна, но умело это скрывает. Ее нимало не заботит, что она делает, ей важно, только чтобы об этом никто не узнал. А я… я помогала скрывать ее проделки.

— Мортимер ее любовник? — спросила миссис Доуни так спокойно, будто интересовалась ценой на рыбу.

Я считал подобное предположение невероятным. Это корыстное, бесчестное ничтожество никак не могло оказаться любовником Марии. Однако миссис Джакоби ответила:

— Да. Так оно и есть. Он является ее любовником, как и сотни других. За пять лет я побывала с ней во всех сто лицах мира, и, куда бы мы ни приезжали, у нее везде были мужчины. Их было столько, что и не перечесть. Некоторые в нее влюблялись. Бедные создания! Им оказалось хуже всего. Трудно было смотреть, как они страдали. Она даже не понимала, какую боль им причиняла. Да и как она могла что-то понять, если сама не умела ни дарить любовь, ни принимать ее от других. Собаки, мне кажется, порой испытывают друг к другу больше привязанности и лучше способны хранить верность, чем Мария Клементи. Что касается всего остального, то я не смогу пересказать вам сейчас все те ужасные вещи, которые она вытворяла и которые я, на свой грех, помогала ей скрывать. В Вене была одна попрошайка, бедная женщина с ребенком на руках. Она останавливала Марию при входе в оперный театр и просила денег. Мария ее терпеть не могла. Началось с того, что певица отогнала ее пинком, когда та приблизилась. Но женщина была настойчивой. И как-то вечером у входа в театр Мария, будто обезумевшая, набросилась на эту нищенку, а потом на ее ребенка. Она вырвала попрошайке глаза… Все лицо женщины было залито кровью. В крови были и руки Марии. Ребенок же упал на землю… Нужно было вызывать врачей. Пришлось много заплатить, чтобы об этом молчали. А в Вене произошел еще один случай. Мария тогда решила, что директор театра отдал предпочтение другой певице, предложив той спеть партию, которую, как считала Клементи, по праву принадлежала ей одной. В результате центральное место на сцене отводилось этой певице, а не Марии. Возможно, директор был любовником той артистки и потому так к ней благоволил. Мария подсыпала извести в крем, который та певица употребляла для очистки лица. Представьте себе, какую боль это причинило той женщине и каким после стало ее лицо. Даже в Дублине — в городе, где Марию нашел ее импресарио, — мне рассказали, что она убила кого-то из своих любовников. Возможно, у нее на то имелись свои причины. Может быть, он сам напал на нее… Однако я столько раз видела, как эта женщина была близка к тому, чтобы совершить убийство, что я вовсе не уверена, будто ей нужны для этого какие-то особые основания.