Алексей Тарасенко - Бедный Енох

Вся эта радостно гогочущая публика (как будто им счастья привалило) не производила на меня хорошего впечатления, впрочем, с теми двумя молодыми парнями, что сидели рядом со мной мы вскоре разговорились, и они, как мне показалось, оказались весьма неплохими и неглупыми ребятами. Да, кстати говоря, эти двое и держались отдельно, и пили мало, и вскоре от общего веселья совсем отделились и стали играть в шахматы.

Уже где-то за полчаса до посадки подходил уже с третьей девицей, от которой просто несло похабщиной, Кикуменко. Его девица, которую он держал за талию, осматривала меня с пят до головы, при этом морщась, давая мне понять, что я на нее не произвожу впечатления, что впрочем, делало мне честь.

— Вы будете работать в пресс-службе? — спросил меня этот пень.

— Да — ответил я — на главного по связям с общественностью.

Дальше Кикуенко рассказывает мне все то, что я уже и без него хорошо знал. Он говорил мне об общей установке донести до могкр-овцев нашу к ним колоссальную любовь. Все бы ничего, я выслушал Кикуенко спокойно и с достоинством, но пафос этого человека был таков, что хотелось блевать. Он говорил то, что говорил, так, будто сообщает мне высшую истину в последней инстанции и что эта истина открыта (и то, только за то, что он один такой особенный) только ему одному.

Короче, когда этот чел от меня отвалил, заглядевшись еще на одну девицу, похабно на него смотрящую, я испытал сильное облегчение. Тем не менее я понимал, что все это временно, и, наверняка, в посольстве в Тыбы-э-Лысы Кикуенко из меня еще много крови попьет.

Пару раз я выходил в туалет, на ходу время от времени поглядывая на свой прибор (что один раз даже стоило мне столкновения со стюардессой и ее тачкой с едой) и даже примечая у переходов от салона к салону изменение расстояния до груза.

Один раз в сортире в соседней кабинке были явно слышны звуки свершающейся большой страсти Кикуменко и одной из его девиц, которая, как мне показалось, притворно охала и ахала. Это притворство, видимо, заметил даже этот донжуан, так что громко и четко предложил подруге заткнуться, потому как ее воздыхания мешали ему кончить. Тем не менее, когда он заканчивал дело его подруга все равно якобы блаженно, но опять-таки притворно вскрикнула.

Вышли мы из кабинок одновременно, и Кикуменко, видимо признавая во мне человека по возрасту и опыту примерно его же масштаба сказал мне:

— Мало мы еще занимаемся молодежью! Нужно еще работать и работать! Патриотическое воспитание и уважение к старшим катастрофически хромают на обе ноги!

Подумав, что не ответить этому прокремлевскому выскочке с моей стороны будет невежливо, я выразил уверенность в том, что с ним дело воспитания сдвинется с мертвой точки обязательно.

Но Кикуменко будто не услышал меня, он был сильно пьян, и, возвращаясь обратно, шатался, так что даже по пути упал на одну пассажирку, которая, не зная с какой вип-персоной имеет дело — грубо и сильно оттолкнула его, вполне как мне кажется справедливо назвав его мудаком.

Посадка происходила в условиях сильного, чувствовавшегося даже в салоне, бокового ветра — будто Тыбы-э-Лысы не хотел принимать рейс и желал сдуть от себя наш самолет, будто навязчивого комара.

У самой же земли, метрах в пятидесяти от нее, нас вдруг резко бросило вниз, но уже совсем-совсем у земли — как будто кто-то подхватил самолет на руки, и наш лайнер, распушив на крыльях все закрылки, так что те стали похожи на растопыренные крылья вороны — соприкоснулся с землей, после чего подпрыгнул — и опять коснулся земли, чтобы уже с ней не расставаться.

Пассажиры, как водится, зааплодировали, но как-то жиденько, когда же очнувшаяся молодежь поняла, что полет закончен — салон огласился громким криком, воплями и пьяными пениями.

Тогда схватив свои вещички я со всех ног побежал к открывающимся дверям — чтобы быть если не первым, то одним из первых, кто выберется наружу.

Стоя же на аэродроме, я долго и нервно наблюдал за тем, как работники аэропорта выгружали из раскрытого брюха самолета багаж — то и дело заглядывая им через спину — не выгружают ли они мой груз? Это через какое-то время привело их в замешательство, так что даже один из них мне сказал, что

— Тут стаят низяяя. Иды аэрапорд!

Не прошло и получаса, а я уже чуть ли не околевать от ветра стал, как к самолету подъехал небольшой грузовичок «Мерседес» и оттуда выгрузился Павлов.

Посмотрев по сторонам он заприметил меня, и, заулыбашись зашагал ко мне, еще за несколько метров до поднимая руку для рукопожатия:

— Земсков! — голос Павлова источал уверенность, так что я понял, что с моей фотографией его тоже ознакомили.

— Павлов! — не найдя ничего лучшего ответить говорю я.

— Приветствую вас в знойном Тыбы-э-Лысы! Ну что? Как всегда? Не знаешь — на неделю или на пять лет?

— Так и есть — атмосфера немного разряжается от официоза, но, все равно мы смотрим документы друг друга:

— Все в порядке! — быстро пролистав мой диппаспорт возвращает его мне Павлов — пора ехать? Сейчас принимаем груз — и домой! — его лицо источает истинное блаженство — поедим — и баиньки!

Павлов по рации сообщает своим людям в «мерсе», чтобы выходили. Из кабины грузовика выгружаются два здоровяка (наши люди, славянской наружности) — и подходят к нам.

Еще через какое-то время на легковом «форде» прибывает местная аэропортная администрация, и уже под ее наблюдением мы транспортируем груз из самолета в машину, после чего, минуя всяческие проверки, отправляемся в посольство.

В кабине, конечно, места на всех нас не хватает, так что один из помощников Павлова садится в кузове рядом с грузом, я же, сев справа от водителя — постоянно смотрю в окошко на груз и на ходу по спутниковому телефону звоню Сартакову — докладывая, что уже прибыл, и что пока с грузом все в порядке.

— Хорошо! — ответил Александр Сергеевич, после чего велел позвонить тут же, как сдам груз на руки послу и еще не забыть передать ему трубку — у Сартакова-де, есть к послу небольшой разговор.

Как бы то ни было, но уже в самом Тыбы-э-Лысы мы сначала, не смотря на поздний час попадаем в дикую пробку, так что наша машина плетется еле-еле, а после, едва сворачиваем на более свободную улицу — у нас пробивает покрышку колеса.

И все это время, и в пробке, и в то время, пока люди Павлова меняют колесо — я внимательно наблюдаю за грузом, немного удивляясь тому, что ни сам Павлов, ни его довольно-таки общительные ребята ни разу, чего я как раз-таки ожидал, не предложили не напрягаться.