Наш двор - Дарья Леонидовна Бобылёва
— Смотрит?
Ада осторожно обернулась, скользнула взглядом по окнам первого этажа. Ну так и есть — занавеска на окне в классе труда качнулась.
— Смотрел… Ну точно влюбился. Розка, давай на него директору нажалуемся? Маньяк какой-то. Он же учитель, ему нельзя!
Роза покачала головой.
— Ну Ро-о-зка…
— Пусть себе смотрит.
Учителя труда мальчишки называли «старорежимным». И по его виду сразу становилось понятно, что они вкладывают в это слово. Трудовик был русенький, косенький, с короткой мочалочкой бороды, приклеенной ровно к середине остренького подбородка. Говорил подростковым тенорком, будто настоящий мужской голос у него начал резаться, да так и не пробился, остался лежать где-то под грудиной, как скрытый зуб в десне. Среди учителей у трудовика была кличка «монашек» — вообще, говоря о нем, очень сложно было избежать уменьшительно-ласкательных суффиксов. А на самом деле звали его солидно, полновесно и тоже по-старорежимному: Фаддей Куприянович. При первом знакомстве по классу всегда пробегал шепоток: «Как? Как?» — и все неминуемо записывали имя и отчество учителя с ошибками.
В пятом классе, когда как раз начались уроки труда, Фаддей Куприянович остановил Розу в коридоре. Спросил, внимательно ее разглядывая с ног до головы, не интересуется ли она столярным делом. А то мальчиков в этом году ему досталось мало, и он мог бы взять нескольких девочек, две уже согласились. Работать с деревом очень интересно, можно, например, выстрогать свистульку — и трудовик достал из кармана гладкую птичку с отломленным свистком-хвостиком. Положил Розе в горсткой подставленные руки и спросил:
— Можешь починить?
Роза удивленно подняла на трудовика глаза и покачала головой. А трудовик взял птичку, покрутил в быстрых худых пальцах — и она вдруг стала целая, хвостик будто сам прирос на место, даже трещинки не осталось. Фаддей Куприянович дунул в свистульку — пронзительная трель прокатилась по коридору, некоторые ученики кинулись в классы, приняв ее за звонок.
— Приходи, — сказал Фаддей Куприянович. — Научу.
Но Роза ответила, что столярным делом она совсем не интересуется, и не пошла. С тех пор она и стала замечать, что трудовик следит за ней — издали, осторожно. Потом и Ада заметила — и сразу заявила, что трудовик в Розу влюбился. А Роза все вспоминала деревянную птичку, которая вдруг стала целая, и тоже посматривала на трудовика, но близко не подходила.
В учительской сплетничали о другой любви Фаддея Куприяновича — такой же «старорежимной», как и он. По переписке. Ведь он еженедельно, а то и чаще, ходил на почту за какой-то корреспонденцией до востребования, а на выходе сам опускал конверт в синий ящик. Один раз учительница русского и литературы столкнулась с ним прямо у этого ящика, но разглядеть адрес на конверте, как ни старалась, не успела. Фаддей Куприянович смутился, поначалу даже пытался сделать вид, что не признал коллегу. Точно любовь по переписке, решили в учительской.
Подойдя к обитой темно-вишневым дерматином двери, Роза и Ада услышали голоса. В квартире шла сдержанная перепалка: солировала Дора Михайловна, а Вейс отвечал отрывисто, будто порыкивал. Из института он уволился, потому что там совсем перестали платить, а в аудиториях отключили отопление: студенты сидели в куртках, в шарфах и дышали на кончики шариковых ручек, в которых замерзали чернила. Теперь Вейс работал у знакомого в фирме. Ада и Роза не очень понимали, чем он там занимается, да и он сам, кажется, не до конца понимал, но звучало солидно, и какие-никакие деньги в доме снова появились. Правда, Вейс теперь выпивал куда больше обычной стопки за ужином. Задерживался на работе, часто приходил ближе к ночи и навеселе, а мог и вовсе не прийти ночевать — мол, было позднее совещание, там и остался. Дора Михайловна первое время надеялась, что все само собой наладится, перемелется, как всегда бывало в их уютной добропорядочной жизни. А потом они начали ссориться.
Они старались не ругаться при дочерях, наивно полагая, что те ничего не замечают — даже когда они заставали Дору Михайловну подметающей в коридоре осколки посуды, а Вейсу ужин подавали в кабинет, точнее — ставили под запертую дверь, из-за которой не доносилось ни звука.
Ада погладила торчащий из дерматина выпуклый декоративный гвоздик. Она знала, что ждет их за дверью — мама с красными пятнами на лице и фальшивой улыбкой, хмурый папа, который тут же спрячется у себя. Когда Роза с Адой засядут за домашку, родители будут тихонько доругиваться, а потом, за ужином, который по правилам Доры Михайловны должен был проходить как полагается, за общим столом… лучше даже не думать о том, как тягостно будет за ужином, в напряженной тишине, словно пропитанной горючими парами. Одно слово — и все взорвется, полыхнет непоправимый скандал. Поэтому надо молчать, и смотреть в тарелку, и даже чай размешивать потише.
А раз родители опять поссорились, то не дадут ни копейки. Только сердиться будут, выяснять, на что и зачем, а потом скажут, что денег сейчас нет и нельзя так транжирить, они не богачи, в отличие от некоторых, и не могут позволить себе все на свете… Ада хлюпнула носом, сдерживая подступающие слезы, и посмотрела на Розу.
— В дегусташку? — предложила Роза.
Ада закивала с радостным облегчением и поспешно добавила:
— Но возьмем только чай. И даже без сахара! Будем экономить…
Роза недовольно прищелкнула языком.
Дегусташкой все звали большое кафе, расположенное через два двора от нашего. Полностью оно называлось «дегустационный зал» и представляло собой нечто среднее между рюмочной и столовой. Когда-то туда даже водили специальные экскурсии, чтобы знатоки и любители различных напитков оценили, как раскрывается букет крымских вин и армянских коньяков. С тех времен остались мраморные полы, ковровые дорожки, драцены и монстеры в кадках и даже маленький фонтанчик. При Розе и Аде экскурсий давно не было, а знатоки и любители собирались в нижнем зале, чтобы продегустировать пиво с чебуреками. Чебуреки, говорят, были восхитительны, но сестер интересовал верхний, кондитерский зал. Там подавали чай в белых надтреснутых чашках с надписью «Общепит» и дешевые, сладкие до приторности пирожные. Роза и Ада часто пересиживали родительские ссоры за столиком в углу, укрывшись за монстерой, листья которой были похожи на огромные ладони. Ада обычно заказывала и песочную полоску, и кольцо с орехами, и эклер, если карманных денег хватало. А Роза всегда брала чай и одно пирожное — песочную «корзинку». И долго ковыряла ее ложкой с боков, подбираясь
