Инесса Ципоркина - Меня зовут Дамело. Книга 1

— Не бойся, — открывает глаза Диммило, — со мной все в порядке.

— Мама Килья не приходила еще? — выдыхает индеец.

— И не придет, — рассеянно отвечает Димми. — Ее, похоже, игры в человечность не заводят. Инти она знает, как облупленного, и не строит никаких иллюзий на его счет. Представляешь, богиня лунных обманов — за честность брака!

Диммило хохочет — очень похоже на Морехода и совершенно не похоже на самого себя. На того Димми, которого Дамело знал всю жизнь. Что-то в этом парне есть чужое, нехорошее. Нечеловеческое.

— Мецтли? — осторожно спрашивает индеец, припоминая все известное ему о прекрасном лунном андрогине.

— Не совсем… — растерянно пожимает плечами Димми.

И падает навзничь, не сгибая ног, как падают загипнотизированные или убитые выстрелом в упор. Дамело едва успевает схватить в охапку тяжелое, сведенное судорогой тело. По ощущениям это — будто поймать на лету каменное ядро. Кечуа получает сокрушительный удар под дых, грудная клетка словно бы схлопывается, сплющивая сердце и легкие, устоять на ногах невозможно, и парни валятся на пол, в тончайшую пыль, мягкую, точно трясина.

— Ах ты ж мать твою… — только и успевает сказать Дамело, прежде чем их обоих то ли накрывает, то ли засасывает, то ли попросту вырубает.

Глава 10

Лиана духов

Мир полон холода, выстуженных комнат и прохладных отношений. Однажды тебе становится так зябко, что и выбирать недосуг, кем согреться. Вжимаешься в первое встреченное тобою тепло — или сам становишься холодом. Если не можешь вынести боль — будь ею, если не сумел пересилить страх — стань им, сроднись с холодом внутри и вокруг, раздай его другим. Мальчик, бывший жертвой, жертва, ставшая палачом, палач, превращенный в раба собственных страхов, раб, упивающийся своей жертвенностью — таков обычный путь белого, идущего к своим богам, богам-из-головы.

Боги-из-нутра честнее, жаднее и первого шага им достаточно. Они примут жертву, мальчик, только головой кивни. И не понадобится ждать, пока у души твоей истечет срок годности. Потому что неправильное хранение и неаккуратное обращение отражаются на всем, включая души и прочие нематериальные объекты.

Наверное, Димке надоело ждать, тошно стало и холодно, вот он и впустил в себя воплощение холода и страха — далекую, и в летние ночи леденящую сердце луну. А луна — она всегда немного женщина, даже когда бог ее — мужчина. Женщины знают чуть больше, чем считают нужным сказать. Или делают вид, что знают. Поэтому сейчас Диммило с видом «знаю кое-что, но тебе не скажу» обходит храм Луны. Свой храм? Зашибись.

— Зашибись, чувак, — роняет Дамело. — У тебя теперь есть храм.

— У меня? — поднимает бровь Димми. — Ладно. Пусть так.

Боится, понял кечуа. Пиздец, до чего страшно ему, рожденному человеком, ощущать неживое и вечное — по людским меркам вечное — как часть себя. Холодом палит изнутри сущность бога, настроенная на потребление и растрату, на пагубу и разрушение, уверенная: человек — дюжинная безделушка, полезная или никчемная, такая же легко заменимая, как любая вещь — вазочка, пепельница, барсетка.

Индейцу тоже страшно. Страшно утратить друга, получив взамен божью пепельницу, нечистую и использованную изнутри. Дамело так же не питает иллюзий в отношении золотого бога, лунного бога, бога нижнего мира и всех богов вообще: бережности в них ни на грош. Попользуются всласть и бросят в кучу хлама, осчастливленного ими ранее — лежи, вспоминай, как было здорово, когда ты еще был в фаворе.

По спине, по плечу пробежались осторожные коготки: Амару. Как всегда, подкрался тихой сапой и устроился на шее, точно кот.

— Ой! Это кто? — изумляется Диммило, пялясь на бессменного спутника Дамело, покровителя рода.

Приехали. Теперь еще и Димка прозрел.

— Дракон Пихто! — выпаливает сын Радуги. — Уж ты-то должен меня узнать, мой лунный друг.

— Я… узнаю… — смешался Диммило. — Посредник? Ты водил ко мне шаманов.

— Кого я только к тебе не водил, — ворчливо заявляет Амару. — Шаманов, пророков и просто сумасшедших. В полнолуние, когда твоя рожа округлялась на небесах, они к тебе толпами таскались.

— Да, это было забавно, — смеется Димми и осторожно, кончиками пальцев касается драконьих рогов. — Только мне ты являлся смерчем от земли до неба. А здесь такой… компактный!

Сын Радуги обиженно сопит: мелочью назвали! Уязвили в самое драконье эго! Впрочем, быстро отходит и принимается едва слышно урчать под рукой Мецтли. Или Диммило? Индеец предпочитает не задумываться, кто перед ним.

Иначе и спятить недолго, прийти к старому другу в полнолуние и остаться навек в тонком мире, распадающемся на яркие видения при столкновении с реальностью, почти такой же, какой ее видят другие. Почти. Но не совсем.

Отнекивайся не отнекивайся, а через лицевое плетение вовсю проступает изнанка, через будничный пейзаж — кружево вселенских связей. Но главное, через окно, замаскированное под зеркало, проступает чужой силуэт. Вот и здесь, в Уака-де-ла-Луна, из уцелевшего зеркала глядит на молодого кечуа посторонний мужик с Димкиным лицом. Как будто у Димми на тридцатом году жизни объявился близнец, выросший в другой семье, в другой стране, в другой вселенной — опасный чужак со знакомым обликом. Пускай посторонние путают этих двоих, близкие никогда не примут одного за другого.

Дамело не робкого десятка, но вчуже смотреть на «близнеца» боязно. Димка, его Димка другой: искренний, открытый, простоватый и влюбчивый. Димкины шуточки, Димкина заботливость могут раздражать, но никогда не вызывают опаски. Больно видеть, как во взгляде Диммило проступает стылая жуть, та самая, что плещется в глазах богов, а из людей свойственна разве что киллерам да мафиози, ушедшим в политику.

Сапа Инка пропускает момент, когда оригинал и зеркальный двойник расходятся в действиях. Руки настоящий и зеркальный Диммило мыли одинаково — словно два хирурга, поднимая кисти вверх, чтобы вода стекала с локтя. И широкую спину в рубашке излюбленной Димкиной расцветки показали оба. Вот только потом оригинал принялся заигрывать с Амару (тоже зверушку ручную нашел!), а ставший вдруг самостоятельным двойник каким-то порнушным жестом сбросил с плеч зелено-розовую, изрядно помятую рубашку, выгнулся, закинув руки за голову — женственно-гибкий, текучий, будто терминатор из жидкого металла. Под левой лопаткой зеркального Диммило, там, где сердце, вспыхнул серебристый узор, усиливая сходство с Т-1000,[102] залил полтела, пылая под кожей и Млечным путем проступая сквозь поры. Точно внутри Димкиного тела росла и ширилась пустота, наполненная светом, ледяным и едким, и под ее натиском плоть истончалась, готовая вот-вот прорваться, словно оболочка мыльного пузыря. Отражение Диммило через плечо оглянулось на кечуа, тот ловил взгляд лунного андрогина, боясь моргнуть, время текло и закручивалось воронками. Дамело тонул в воспоминаниях — давних, полузабытых.