Вадим Назаров - Круги на воде

Каинова нога долго не заживала. Он еще хворал, когда Милка родила за льняной занавеской крикливого голубоглазого мальчика с килой. Имя ему нарекли Тихон, чтобы с годами успокоился.

Милка кормила Тихона правой грудью, а левой – Каина. Ночью, когда она ворочалась на полатях, в обильных персях ее слышался плеск молока. Борода Каина стала сладкой, а с губ его молочного брата кормилась дикая пчела, но никогда не жалила. Толковали, это сам Фома-бортник прилетает с того света целовать сынка.

Постоялец подарил Милке бусы из темно-зеленых жемчужин – желчных камней от ста сорока женщин. Милка смеялась, катала бусы по груди и по шее, облизывала толстые губы и прятала в плотно сжатых коленях бездонный пунцовый зуд.

Когда рана затянулась и Каин, хромая, вышел на улицу, птицы покидали родные гнезда ради Едема, куда милосердные Ангелы пускали их на девяносто дней. Каин долго смотрел, как ритмично месят холодные осенние облака их сильные крылья, и думал, что это движение сродни дыханию.

Ночью он изобрел кузнечные меха, а утром устроил первую после Потопа кузницу. Стал делать наконечники для копий и подковы для лошадей, хотя лошадей в деревне еще не было.

Этой осенью он придумал много новых предметов: весы, телегу, межевые камни, чтобы знать, где кончается чья-либо земля.

Мужики со всей Волги приходили к нему за советом по разной артельной нужде, но кузнец помогал только тем, кто соглашался из уважения к мастеру лишиться пальца. Многие из беспалых перебрались в деревню Каина, огородили ее стеной и нарекли Колясин-городом, в честь колеса, которое, по преданию, Каин увидел в кошмарном сне и, проснувшись, успел нарисовать угольком на печке. Поначалу колесо служило образом Всевышнего в земледельческих обрядах, но потом хромой мастер решил осквернить свое изобретение, пристроив его к волокуше.

Тихон во всем помогал мужу Милки, преуспел в ремеслах, но так и не научился смотреть в глаза отчиму. На морщинистом лице Каина мальчику вечно мерещились чудеса: то жук выползет из-под века, то крысиный хвост мелькнет в бороде, то на лбу надуется кровяная шишка. Виной тому, должно быть, была древняя игра теней и огня, что известна всякому побывавшему в кузнице.

У Каина было два голоса. Одним он ухал при каждом ударе молота, как сова, другим – будил по ночам полгорода, как недорезанный хряк, пытаясь выплюнуть многоокое существо из сна. Оно было больше, чем рот, и застревало в горле.

За этот голос Каина прозвали Шальной, но в глаза называли Хозяин.

Милка ходила на улицу простоволосая, муж запрещал ей убирать волосы в косы, справедливо полагая, что коса – та же удавка.

Шесть раз Милка выкидывала похожие на огрызки плоды семени Хозяина. Они рыбами бились на желтом сосновом полу, задыхались, сворачивались, как улитки. Каин ловил их, пытался согреть во рту или за пазухой, но все напрасно. Он скалился, рычал на жену, грозил раскаленным прутом. Она скулила от страха, терла кулаками глаза.

На седьмой раз Каину явился Ототил в образе ветра в занавеске и заговорил с ним на языке домашних шорохов. Человек слушал, и лицо его менялось.

Без единого звука Адамов пасынок разделся и ушел из города таким же, как впервые появился – голым и окровавленным, потому что кровь единоутробного брата проявилась на нем. Рог сверкал на солнце столь ярко, что ослепли многие зеваки. Одна женщина будто бы видела, как остывший в пыли прошлогодний след всасывается в двупалую ступню обратно и старый плевок возвращается в рот из придорожной канавы.

Ототил, передавший Каину Второе Проклятие, выдернул из крыла перо и пустил его по ветру, как письмо самому себе. Письмо это будет получено, если проклятый нарушит запрет и вновь приблизится к женщине с запечатанным чревом.

Вскоре после этого Милка стала кричать во сне. Она то ли заразилась Каиновыми сновидениями, то ли из сострадания сама приняла их. Первое время колесо исчезало вместе со светом, но к зиме, когда ночи сделались длиннее, сны стали больше, чем явь, Милка распухла, покрылась бурыми волосами, сошла с ума в тело и убежала в лес.

Три года убийца-медведица держала в страхе всю округу, пока не сдохла в ловчей яме на отравленном колу.

Тихону достались в наследство кузница, дудка из рога и Каиново прозвище. Среди Шальновых было много славных плотников, купцов и звероловов.

Ангел Ототил стоял на маяке на южном берегу Ладоги и вплетал лунные блики в проблески света – добрый знак для артельных неводников и барж. За ухом у него торчало перо, которое он получил вместе с утренней почтой. Помаил, Ангел сновидений, сидел у него в ногах и рассматривал отдыхающих, что жгли костер на пляже. Марины среди них не было. Она пряталась внутри ангелиды, как игла в яйце, и Помаил держал ее душу за тонкую золотую нить, продернутую в ушко.

Ветер чертил на песке колючими стеблями трав нервные дуги. На Пугаревских высотах тяжело вздыхали корабельные пушки. С маяка был виден Исаакиевский собор и Архангельский пост в фонаре на его куполе.

Помаил перекрестился. Нить, привязанная к указательному пальцу, натянулась, Марина выскочила из сна и, не дожидаясь завтрака, побежала купаться. На коже ее алели отпечатки листьев жимолости и камней из сна.

Солнце поднялось над озером, затмило звезды, Луну и маяк. Ототил передал письмо Хранителю спящих и откланялся. Путь его лежал над водой и заканчивался в Калязине на верхнем ярусе колокольни затопленного монастыря. За неимением монахов Ототил окармливал рыб, и птицы из дальних сел слетались на его проповедь.

Когда тень маяка коснулась воды, Марина вернулась на пляж. На ней было новое платье, темно-синее с бирюзовыми цветами, но не было лица. Ей показалось, что она видела своего индуса на станции.

На самом же деле Каин три дня боролся с волкоглавым Афирусаилом на мосту через Смоленку и на четвертый – проиграл. В этом бою убийца Вестников растерял все иглы и разбил фотоапарат. Он был жалок и грязен, дорогу на материк перекрыл могучий Страж, Каин доковылял до Гавани, сел на пароход и отправился в Африку, где, по его разумению, должны обитать похожие на черных лебедей черные Ангелы.

Помаил был свидетелем этому сражению, но, глядя на Марину, на гречишное зерно, испугался. Отсутсвующее лицо Марины металось над камышовым островом, как белая птица с черными крыльями бровей, и ловило стрекозу красным ртом. Ангел засмеялся на горошину.

Он поднес золотую нить к губам, и Марина пришла в себя. Она легла на песок возле теплого валуна и принялась за роман. Странная книга, – думала Марина, – на сто тридцать страниц – ни одной шутки, а тот дядька на станции, должно быть, узбек-перекупщик, с фотографом у него нет ничего общего. Душа моя раскололась от страха, внутри теперь две сестры: Ада и Рая, они спорят, бранятся, стравливают сердце с разумом.