Татьяна Корсакова - Пепел феникса

Когда со стола было убрано, а посуда старательно вымыта, вытерта и аккуратно расставлена на полочке, снова наступила та самая неловкость, от которой Анна никак не могла избавиться. Что ни говори, а не каждый день в ее доме ночует посторонний мужик. Да в ее доме вообще никогда не ночевали посторонние мужики, разве что однажды Любашин двоюродный брат, но тогда и Любаша была дома. Наверное, в отличие от Анны, Громов никакого особого дискомфорта не испытывал, потому что вместо положенного по этикету «благодарю» погладил себя по пузу и спросил:

– Ну, где мне лечь?

Этот вопрос, такой логичный и такой ожидаемый, неожиданно поставил Анну в тупик, потому что в ее однокомнатной квартире лечь Громову было негде. Имелась, конечно, тахта, которая при желании раскладывалась, но это лишь при желании, а какое уж тут желание!..

– На полу в коридоре, – сказала Анна как можно решительнее.

– На коврике? – уточнил Громов. Лицо его при этом оставалось совершенно серьезным.

– Отчего же на коврике? – Анна вышла из кухни, остановилась посреди не особо просторной прихожей. – Я тебе постелю что-нибудь. Хочешь, одеяло ватное?

– Одеяло хочу, – послышалось из кухни, – но давай-ка ты постелешь его в комнате. Знаешь, как-то не очень гостеприимно укладывать дорогого гостя на пороге.

– А кто здесь ведет речь про дорогого гостя? – едва слышно буркнула она.

– А кто тебя сегодня от хулиганов спас? – Громов вышел в прихожую, привалился плечом к стене. Да что же он все к чему-то валится?! То к холодильнику, то вот – к стене!

– Не ты! – Анна упрямо мотнула головой и, обходя Громова по большой дуге, направилась в комнату и уже там, сидя на тахте, вдруг подумала, что ведь права: от хулиганов их с Демосом защитил не Громов, а призрак…

– Пытаешься найти ложку меда в бочке дегтя? – Громов без разрешения плюхнулся рядом, посмотрел на Анну одновременно с насмешкой и с жалостью. – Я же вижу – пытаешься! Думаешь – ах, какой он хороший, ах, какой он добрый, он меня от шпаны защитил.

– Защитил! – Она упрямо вздернула подбородок и отодвинулась подальше от Громова. – Ты появился уже под занавес, когда он расправился с теми отморозками.

– Нет, моя дорогая, – Громов продолжал улыбаться, но в глазах его появился недобрый блеск, – я появился очень даже вовремя.

– Это почему?

– Потому, что он тебя не защищал, он просто устранял конкурентов. Ты теперь его собственность, и просто так он от тебя не откажется.

– Почему я? – задала Анна вопрос, который мучил ее все эти дни. – Почему он охотится именно за мной?

– Не знаю, – буркнул Громов и отвел взгляд. На какое-то мгновение ей показалось, что он знает ответ, но не хочет говорить. – Но факт остается фактом: на тебя начата охота, эта тварь не остановится, пока не добьется своего.

– А чего он добивается? – Анна поежилась, вспоминая чужое стылое дыхание.

– В городе сейчас неспокойно, ты же в курсе? На кострах сгорают молодые девушки. Молодые и, как бы это поизящнее выразиться, непорочные.

Громов замолчал, уставился на Анну немигающим взглядом, то ли выставляя ей диагноз «непорочность», то ли и вовсе осуждая за это. Да откуда ему вообще знать?..

Чтобы выдержать этот бесцеремонный взгляд, Анне пришлось собрать волю в кулак, но у нее ничего не вышло. Нет, взгляд она не отвела, но вот покраснела красноречиво и безнадежно, точно поставила собственную подпись под диагнозом Громова.

– Ясно. – Громов мрачно кивнул, и Анне сделалось совсем уж невыносимо от происходящего, от того, что она позволила этому совершенно чужому мужику препарировать ее личную жизниь и делать какие-то дурацкие выводы.

– Что тебе ясно? – зло спросила она.

– Не все, но многое, а тебе? Как думаешь, что тебя ждет, такую непорочно-эксклюзивную?

Она хотела было сказать, что ждет ее светлое будущее, семья, муж и орава детишек, но вместо этого с неожиданной для себя силой и злостью врезала Громову по морде. Чтобы больше не смел…

Что не смел, Анна так и не додумала, потому что оказалась впечатанной в тахту и придавленной сверху рычащей тушей.

– Слышишь, ты, козявка?! – ревела туша. – Мне плевать на тебя и твои моральные принципы, но я дал обещание, что ты останешься в живых, и я его сдержу. Только запомни, «в живых» и «в целости и сохранности» – это разные вещи. Ты чувствуешь разницу?!

Анна чувствовала: и разницу, и боль, и граничащую с истерикой обиду, и нехватку кислорода. А через мгновение картинка поплыла и стала меняться: холод и пробирающий до костей ветер, полные ярости глаза и злой поцелуй… Он совсем не изменился… Такие не меняются…

– Пусти! – прохрипела Анна и уперлась локтями в грудь Громова. – Пу-у-у-сти!

Получилось жалко и жалобно, наверное, из-за того, что в легких совсем не осталось воздуха.

Он отпустил. Выругался сквозь стиснутые зубы и вышел из комнаты. Это хорошо, что вышел – не увидит ее слез.

Плакать нужно было совершенно беззвучно, чтобы не услышал и не догадался. А беззвучные слезы – это почти физическая боль. Или не почти? Анна вытерла мокрое лицо рукавом блузки, решительно мотнула головой и принялась стелить постель: себе на тахте, этому – на полу у дальней стены. Пока стелила, слезы высохли, и руки уже почти не дрожали от обиды и унижения. Повторяя про себя, словно мантру: «жизнь продолжается!», она заперлась в ванной, открыла на полную мощность воду, сбросила одежду и посмотрела на свое отражение в зеркале. Отражение было самое обычное, а вот татуировка изменилась: перья феникса стали отчетливее, словно кто-то невидимый добавил картинке красок и яркости. Впрочем, стоит ли удивляться?..

Громов вернулся в комнату не скоро. Анна не спала, лежала, уставившись в потолок, прислушивалась к доносящимся из-за прикрытой двери шорохам, а когда он наконец переступил порог, крепко-крепко зажмурилась, перестала дышать. Жалобно скрипнула половица, что-то зашуршало, а потом тахта прогнулась под тяжестью Громова. Он сидел в нескольких сантиметрах от Анны и молчал. Она тоже молчала.

– Прости. – Плеча коснулась горячая ладонь, лишь на мгновение, на ничтожную долю секунды. – Ты же не спишь, я знаю.

Откуда ему знать, что она не спит? У нее глаза закрыты, она даже почти не дышит…

– Я не должен был.

Конечно, не должен!

– Я тебя прощаю. – Ей хотелось иронично, а получилось устало и лишь самую малость облегченно.

– Ты была такая… комбинезончик этот смешной, коса до пояса, конопушки на пол-лица. И бесстрашная… Ходила вечно, задрав нос, под ноги не смотрела. И по сторонам тоже не смотрела…

О чем он? Конопушки, комбинезон…