Магазин работает до наступления тьмы 2 (СИ) - Бобылёва Дарья

В голове Славика грянула бравурная ария, и приятный баритон запел, растягивая гласные: «Кто может сравниться с Матильдой моей? Сверкающей искрами…» Никогда прежде Славик не слышал этой арии, но сразу понял, что нужно делать.

— Матильда! — позвал он и, наверное, не слыша собственного голоса, сделал это слишком громко, потому что господин Канегисер и человек в костюме посмотрели на него с одинаковым испугом на лицах.

Тело Славика легко оттолкнулось от стены и бросилось на незнакомца, а сам он отправился в июльский день на канале Москва — Волга, где папа — тогда еще был папа, позже оставшийся только в запахе старой шляпы, и в звонком сине-красном мяче, и в ощущении надежного пальца, зажатого в кулачке, потому что Славик еще не мог обхватить папину широкую, мужскую руку целиком, — папа соединял стихии, то опуская Славика в теплую взбаламученную воду, то подбрасывая его, счастливо визжащего, в небо. И весь этот огромный июльский день был впереди, с жестким махровым полотенцем, которым папа разотрет его после купания, с кукурузными полями, со звонками велосипедов, с неизбежным злом бабушкиного ворчания — сколько можно в воде сидеть, опять губы синие, и обгорел ребенок, куда вы смотрели, от солнца бывает рак, вы понимаете — рак, — с резиновыми вьетнамками, весело шлепающими по грязным пяткам, с кустами на краю дачного участка, пропахшими малиной и клопами, и со стремительным засыпанием на высокой кровати с поющими пружинами, когда то замечаешь сквозь ресницы свет ночника и слышишь комариную песню, то вдруг уплываешь и снова купаешься, снова высматриваешь грибы под деревьями вдоль дороги — нет, не надо грибы, у кого-то пунктик на грибах, если они есть, все может оказаться ненастоящим, — и снова огромный июльский день впереди…

***

Когда Матильду ввели в кабинет, Хозяин сразу ее узнал. По сиянию под чужой шелушащейся кожей, по таинственному — или какому там — свету из стихотворения, автор которого что-то определенно знал. Голова этого юноши — как же его звали, Лелик, Стасик? — буквально горела, пульсировала изнутри огненным биением взволнованной монады. Матильда замешкалась, с хрустом выдирая из левого Славикова уха застрявшую там затычку, а потом, расшвыривая стулья, бросилась к Хозяину и стиснула его в объятьях. Тот на мгновение замер, растерянно оглядывая сидящих за столом безмолвных людей, а потом с осторожностью тоже прижал к жилетке горячую голову Славика.

— Хозяин! Я… я вернулась. — Полузнакомое лицо юноши, сквозь которое просвечивала Матильда, расплывалось в счастливой улыбке. — Так много хотела… и все слова куда-то делись. Вот. Я пришла! Женечка в динамиках по всей конторе, если они только дернутся, будет им песнь! Я пришла за вами, Хозяин.

— Я же отпустил тебя, — опомнился наконец Хозяин. — Чтобы хоть кто-то из нас обрел свободу! Ты должна была в тот же миг возвратиться домой!

— А я не хочу. Я хочу, чтобы все было по-прежнему. С магазином. И с вами. Держите. — Матильда достала из кармана Славиковых джинсов закопченную склянку и, церемонно поклонившись, протянула ее Хозяину. — Пусть она лучше будет у вас.

— Что же ты творишь… — Синее кашне душило Хозяина, он пытался сорвать его и не мог, только царапал кожу вокруг нестерпимо зудящего шва. — Ты не сознаешь, от чего отказываешься, ты сама не отдаешь себе отчета… Как такое возможно? Почему?

— Видимо, я люблю вас, Хозяин, — смущенно улыбнулась Матильда и почесала об его рубашку облупленный Славиков нос. — Чисто по-человечески. Позвольте мне остаться.

Наступила тишина, а потом люди за столом разом зашевелились, заерзали на стульях, кто-то ослаблял галстук, кто-то пил воду из стакана — как после затянувшегося и всем надоевшего, но плодотворного совещания.

— Поздравляю вас. — Одутловатый человек, сидевший во главе стола, раздвинул серые губы, изображая покровительственную улыбку, но выражение верхней части его лица при этом нисколько не изменилось. — Вы успешно поставили монаду на службу человечеству. Они нечасто возвращают склянки, поверьте нашему опыту.

От этого снисходительного начальственного одобрения Хозяин внезапно ощутил прилив бурной подобострастной радости. Острое и яркое, как осколок стекла с солнечным бликом, мелькнуло воспоминание: кухаркин мальчик, его безропотный товарищ по играм, которого постоянно с садистическим удовольствием избивал собственный отец, а потом, выпив с получки, вдруг дарил несчастному сахарного петушка и трепал за щеки — а тот был болезненно, до слез счастлив. Ведь все это могло закончиться, подумал Хозяин, все это должно было закончиться… Он взглянул на Матильду почти с отчаянием и крепче прижал ее голову к своей груди, машинально взъерошивая чужие, пропахшие гарью волосы.

— Примите и мои поздравления, — улыбнулся ему господин Канегисер. — Только умоляю, отзовите вторую монаду из переговорных устройств, чтобы ваш триумф не оказался омрачен внезапными массовыми смертями.

В кабинет, толкая перед собой каталку, вошел хмурый парамедиум.

— Ты хоть понимаешь, что ты натворила? Ты продлила свою каторгу…

— Зато с вами, Хозяин, — улыбалась Матильда, послушно усаживая тело Славика на каталку. — Никто не был так добр ко мне — ни до, ни после.

— Я освободил тебя!

— И только за это я была обязана вас спасти.

— Будь ты человеком, я бы сказал, что ты безумна.

— Я не человек, Хозяин. Я — вольная гахэ.

— Ты вернулась в рабство!

— У всех есть право выбора. — По лицу Славика пробежала судорога. — Я никогда не знала, ради чего у вас здесь можно жить и можно умереть. Теперь знаю.

— Так ради чего же, господи?!

— Апекехана, — расхохоталась Матильда. — И вы когда-нибудь поймете.

— Отпустите уже каталку, — устало сказал парамедиум. — Каждая минута вселения, считай, год жизни отнимает, а парень и так дохленький…

— И что теперь будет? — тихо спросил Хозяин, когда за парамедиумом закрылась дверь.

— Как она и хотела. Все по-прежнему, — пожал плечами господин Канегисер. — Ваш перекресток упразднен как скомпрометированный, ходят слухи, что меня вскоре отправят обустраивать в Москве новый. Словами не передать, как мне противна столичная суета… А для вас, полагаю, найдется новое место. Мир продолжает расползаться, трещины множатся, люди нашего ремесла пригодятся везде.

Эпилог

Славик на ощупь ввинчивал в патрон лампочку, иногда прерываясь, чтобы утереть пот со лба. На складе было темно и жарко, здесь вообще было очень жарко, во всех осколках, за исключением того, где, похоже, наступил новый ледниковый период. Изредка Хозяин все-таки отправлялся туда с чемоданом, чтобы вернуть на место очередную вещь не в себе. Значит, и там, во льдах и вечной вьюге, продолжали обитать люди, приспособились как-то. Люди вообще к чему только не привыкают, Славик же привык.

— Давай с нами, — сказала тогда Матильда, вытаскивая его из бесконечного июльского дня. — Втроем удобнее. Научим тебя машину водить, будешь вместо Женечки. Мы никому не скажем, что ты духовидец, и Варвара Спиридоновна не скажет, она кремень. Куда ты пойдешь, кому ты нужен? А нам — нужен.

Матильда не хотела его обидеть, ее голос в шелесте листвы и шуме волн звучал дружелюбно и даже — от этой мысли Славик чуть не поперхнулся бабушкиным хлебным квасом — даже сочувственно.

Теперь он иногда мечтал о том, как выйдет в каком-нибудь осколке — не в обледеневшем, само собой, — сядет на самолет и улетит обратно в Москву, к Лесе. К какой-нибудь из Лесь. Все придется начинать заново, но ведь если одна смогла его полюбить, то, может, и с какой-нибудь другой получится?.. Он почти не помнил Лесиного лица, в памяти остался только запах ее кожи, ванили и яблок. Матильда предупреждала, что так он может встретиться и с другой версией себя — она называла это отражением. Люди, столкнувшиеся со своим отражением из другого слоя, обыкновенно сходили с ума, и никто точно не знал почему. Вот, кстати, и еще одна тема для расследования в блоге.