Иван Франко - Сожжение упырей в с. Нагуевичах в 1831 г.

– Що вам, диду? пытаю его.

– Ой, сыноньку, – каже, – чую, що смерть моя буде.

– Пек, пек, оссына! кажу, – що вы за смерть загадуете? От ходим до церквы, почуемо, що там будуть голосыты.

Буряннык тилько рукою махнув тай пишов ни живый, ни вмерлый. Позаганялы мы худобу тай соби побиглы. Дывымось, а коло церквы на цвинтари всих людей поставылы рядамы, оден узяв на рукы того хлопца – Гаврыла – тай носыть его поперед ти ряды.

– Пизнавай, кажуть, котри упыри.

– Оттой упырь, оттой упырь, оттой упырь, – каже Гаврыло. Симох чоловикив показав. И нашого Бурянныка також. Зараз их узялы на бик. Обийшлы вси ряды – бильше нема.

– А по чим же их пизнаты, що воны упыри? пытають люде Гаврыла.

– По тим пизнаты, що кождый мае сыривцёве полотно перевязане по пид колино.

Зараз кинулыся до ных, зревидувалы, – акурат так е, у кождого сыре полотно по пид колино перевязане. Зараз их звязалы, варту до ных приставылы.

– А нема бильше упырив? – пытають ще Гаврыла.

– Е ще, але не до людей, а до коней, до худобы, до овець.

– Ну, – кажуть люде, – до тых нам байдуже. А отсим що маемо робыты?

– Ничого вы им не зробыте, – каже Гаврыло, – докы жыви, то все вам будуть шкодыты.

Зачалы люде радыты, що ту зробыты з тымы упырямы, и врадылы их спалыты на огни. А Гаврыло каже:

– Ничого им ваш огонь не зашкодыть. Тилько терновый та яливцёвый огонь може им допечы, а иншый ни.

А ну зараз наказалы, хто там був, уси мають иты на Базарыще и кождый мае несты хоть одну терныну. Де яке тернье було в плотах, у корчах – все повытягалы та повыдомлювалы – купу наклалы таку, як хата. Привелы упырив.

– Прызнавайтеся! – кажуть – чы вы людей потынаете?

– Ни, – кажуть ти, – люде добры, майте Бога в серци, мы ничого не вынни.

Взялы воны насамперед Вольчака, – першый богач був, у горишним конци села, скувалы ему рукы й ногы зализнымы путамы, що коней путають, прысылылы до ных ланцюх довгый, тай бух его в терновый огонь, а два хлопы тягнуть ланцюхом через огныще на другый бик. Перебиг вин раз, знов ему кажуть:

– Признавайся!

– Люде добры, пустить мене, – каже Вольчак – я упырь, але я не сюда належу.

– А куды ж ты належыш? – пытають.

– Мени прызначено до Фульштына[3], – каже вин.

– А хто ж тебе там прызначыв?

– Наш старшый. Але его ту нема, вин далеко.

– Де вин?

– У Дрогобычи.

Знов зачав просытыся, щобы его пустылы, вже був дуже обпеченый, але воны не слухалы.

– Ты – кажуть – там потынаеш, а твои кумпаны у нас потынають, а нам усе одна бида. Так волыш ты згынуты, колы тамтых не можемо достаты в свои рукы.

И пхнулы его другый раз у огонь, и знов ланцюхом тягнуть. Вин биг, щобы чым борше выхопытыся на другый бик, але на середыни огню зашпотався тай упав у саму грань. Бильше вже не миг встаты. Так его за ланцюх перетяглы через огонь аж до краю, а потому ще раз, и видложылы на бик лиш дрибку жывого. Отже що вы на то скажете? Здавалося, що все тило перегорило, ничого не було выдно, лыш одну рану, а выходывся, выдужав, ще потому бильше як сим лит прожыв!

Разковалы Вольчака, взялыся до другого упыря, – Ступаком прозывався. Той, як тилько его пхнулы в огонь, так и впав, и такым его перетяглы на другый бик огныща, – вже був небожчик. Тогды воны до третего, Панька Саляка. Вин був лиш у подягазци[4], без гуни, бо була велыка спека. Скынулы з него подягачку и верглы на огонь – вона зараз займылася.

– Прызнавайся, – кажуть, – чы ты удырь, чы ни?

– Ни люде добры, не упырь.

Знялы з него чоботы, сорочку и також пометалы в огонь, и знов ему кажуть:

– Прызнайся, бо и ты так будеш гориты, як твое шматье.

– Люде добры, – каже вин, – Бог мою душу выдыть! я не упырь! А хочете, щобым горив, то най вам и так буде!.

Пидыймыв рукы до неба, тай сам кынувся в огонь, лыцем у саму грань, так що вид разу тило на нем збиглося. А потому ще сам на другый бик обернувся. Перетяглы его через огонь и бильше вже не тягалы, так и положылы коло тамтых двох.

Взялыся до четвертого, Ныколы Саляка, бач брат був Панькови. Перевелы его раз босого через огонь, а вин тогды каже:

– Бийтеся Бога, громадо, не печить мене! я упырь, але я так зроблю, що бильше нихто в сели не буде слабуваты.

А був там Левицькый, шляхтыч з Горы[5], на его фудаменти потому Гайгель засив, а тепер шляхтыч Дыдынськый сыдыть. То той Левицькый каже:

– Добре, у мене тепер донька хора. Пиды та зробы так, щобы була здорова, то ничого тоби не буде.

– Добре, – каже Саляк.

Взялы его пид пахы, килька хлопив довкола него, тай повелы его пастивныком. А вин нараз як не вырвався вид ных, як не зачне втикаты, оттуды Тростовачкою до Родычова[6]. Люде за ным, оден навить на коня скочыв – там десь кони паслыся – але де тому край! А вин бижыть, а ту з опеченых ниг мясо кусныкамы рвеся, аж вышше него ти кусныкы летять, кровю слиды значыть, – а таки добиг до Родычова и сховався. Як вин там, бидный, ратувався того дня, Бог его знае. Пообывав соби раны якымысь лопухамы, потому вже й жынка до него навидувалася, и мы, пастухы, ему исты носылы… Але щось за дви недили не смив до села показуватыся, все по лиси ходыв. А потому вернувся до дому, выгоився и жыв десь до недавна.

Як Саляк утик, зараз люде до Бурянныка взялыся, спеклы его и що двох не тямлю вже, як называлыся, бо то, выдыте, не ныни ся дияло. Кождого по тры разы перетяглы через огонь, а потому поклалы оттут на Базарыщу. Вольчака жинка зараз узяла до дому, давала ему раду. А ти решта лежалы там щось по дви добы, та все лыш стыналы та пыщалы. Жинкы носылы им з дому молоко, та залывалы их, так як дитей, аж покы не померлы. Потим их на тим самим мисци й позакопувалы, де котрый умер“.

Воспоминания Артыма Лялюка об этом ужасном происшествии менее ярки и пластичны, но он рассказывает, что некоторые из обожженных упырей промучились еще более двух недель, прежде чем умереть. О Гавриле, который был причиною всего случившегося, Артым говорит, что тот после этого происшествия жил еще долгое время, женился и имел детей, из которых одна девушка во время холеры 1873 г. на некоторое время опять была героиней дня, о чем я и расскажу, как очевидец, в конце настоящей заметки.

О сожигании упырей в других селах у меня нет никаких известий, кроме Ясеницы Сольной, о которой я в 1880 г. записал следующий рассказ из уст крестьянина Павла Кульчицкого, который хотя не был очевидцем происшествия, но слышал рассказы о нем от стариков.

„То в першу холеру, як зачалы люде дуже мерты, чують ясенычане, що в Нагуевичах обявывся такый хлопец, що упырив пизнае. Поихалы, прывезлы его, склыкалы громаду – пизнавай! Щось вин пять чы шисть пизнав: „то, каже, упыри!“ Зараз их повязалы, розложылы терновый огонь, таку купу наклалы, як хату. Ти люде кленуть дух-тило, що воны невинни, божаться, плачуть.